Спихнув сына на руки матери и тетеньки, Анна полностью успокоилась. Она родила сына слишком рано, гораздо раньше, чем у нее проснулся инстинкт материнства, вот в чем было дело. И теперь перипетии взаимоотношений с мужчинами занимали Анну гораздо больше, чем проблемы собственного ребенка. А материнский инстинкт проснулся только один раз, когда она отдала деньги Ленского, чтобы спасти Сашку. Потом все вернулось на круги своя.
Последний год же ее занимала только работа. Она поглощала все свободное время. Анна хотела зарабатывать большие деньги, потому что расходы ее росли. Очень много денег уходило на дом. Ей хотелось, чтобы теперь все было так же, как при Ленском. Огромные сад и парк требовали постоянного ухода, приходилось время от времени нанимать рабочих, чтобы привести: все в порядок. Они посыпали гравием дорожки, почистили пруд, где плавали зеркальные карпы, и сделали бассейн вновь пригодным для купания. Трубы там давно уже заржавели, и вода по ним не поступала. И вот теперь можно было вновь сидеть у воды и любоваться пейзажем.
Анна занималась всем этим сначала с охотой, а спустя некоторое время уже затем, чтобы хоть чем-то себя занять. Когда прошла новизна ощущений и положение «Эсмеральды» стабилизировалось, Анна поняла, что жизнь деловой женщины не так уж весела. Вечерами все так же приходилось ложиться в пустую постель и отчаянно себя жалеть. В ее жизни теперь образовалась пустота. Как в тот год, когда она работала в магазине по продаже компьютеров. С той только разницей, что теперь у нее были деньги и независимость. Но по-прежнему не было мужчины.
С утра Анна уезжала на работу, весь день придумывала что-то веселенькое или остренькое, или сладенькое, как кто просил. Обедала она там же, в офисе, вечером ехала домой, где две дамы в возрасте рассказывали ей о событиях дня и о том, что и за сколько надо еще починить. Выходные мало отличались от будней: она не любила гостей и сама редко ездила в рестораны или злачные места, где можно было развеяться. На одинокую, хорошо одетую женщину смотрели с определенным интересом, а ей давно уже надоело быть объектом постоянного корыстного интереса.
Поэтому в выходные дни Анна старалась занять себя работой и тем, что могли ей предложить мама и тетенька: каким-нибудь особенным ужином и очередными сплетнями о соседях. Сашка предпочитал в этих посиделках не участвовать.
Так шли дни за днями. В конце концов она придумала себе развлечение — стала выезжать по выходным в Москву, одетая дорого, но не броско, цену ее вещам мог определить только человек, сам одевающийся в таких же магазинах.
Анна оставляла свою машину где-нибудь на платной стоянке и шла бродить пешком по улицам. Чтобы не думали, будто она ищет знакомства, Анна напускала на себя деловой вид. Будто бы в свой единственный выходной день она, как и все прочие особы ее возраста и положения, делает необходимые покупки для себя и своей семьи. На самом деле мама и тетенька целиком освободили кормилицу от забот по хозяйству, а модные тряпки Анну давно уже не интересовали. Она покупала новую одежду только по мере необходимости. А кому ей надо понравиться? Некому. Все равно никто не оценит.
Главное, что на этих улицах Анна не чувствовала себя такой одинокой. Время летело незаметно, и уставала Анна так, что, свалившись вечером в постель, засыпала глубоким и крепким сном, без всяких сновидений и ночных кошмаров.
Однажды, очарованная хорошей погодой, Анна погуляла в парке Горького, а потом забрела на уличный вернисаж, где выставлялись на продажу картины. На ее взгляд, это была просто бездарная мазня, еще хуже той, которой занимался когда-то ее отец и той, которую приносил в дом Ленский. «Лубочная живопись» не отличалась разнообразием сюжетов: румяные яблоки на блюде, кони в упряжке и без, цветы в вазах, яркие пейзажи. Но это пользовалось спросом, иначе никто бы не стал писать такие картины. Закон рынка. Анна уже пожалела, что сюда заглянула.
Собравшись уходить, она вдруг наткнулась на крохотный закуток, где сидела одинокая тетка лет под шестьдесят, в старых джинсах и болотного цвета робе. Анна глянула за ее спину: на серой, местами ободранной стене висело несколько картин в дешевых рамах. Та же сирень, те же лошади, лес после дождя. Она замерла: все было так же, как у всех, и не так. Смелая, резкая кисть небрежно, словно бы затем, чтобы поскорее от всего этого отделаться, точными мазками набросала великолепные пейзажи. Цвет был приглушенным, никаких ярких красок и четких линий: полутона, расплывчатость, отчаяние и странная гармония тлена во всем.
— Ваши работы? — резко повернулась Анна к женщине.
— Нет, что вы! Сынок мой писал. Он дома сидит, все малюет и малюет. Дал вот несколько картинок. Отнеси, мол, мама, на рынок. А здесь за одно место, знаете, сколько дерут? А этой сирени да коняг полным-полно. Чего тут сидеть? Лучше бы пошел работать, как все нормальные люди…
— Сколько вы хотите?
— За какую? — радостно встрепенулась женщина.
— За все.
— Не поняла? — Она растерялась.
— Я хочу все. И телефон вашего сына. — Ей показалось, что женщина от счастья сейчас заплачет…
Так в ее жизни появился странный человек Стас Шацкий. Он прибился к их дому, как всеми брошенный щенок: жалкий, болезненно худой и весь какой-то облезлый. К достоинствам Стаса не принадлежали ни сила воли, ни приятная внешность, впрочем, кроме его таланта к ним вообще ничего не принадлежало. Стас стал для Анны тем, чем в свое время она поначалу была для Ленского — умным собеседником, с которым можно скоротать долгие одинокие вечера. Что касается дальнейшего, то у Шацкого были несколько иные склонности. Он предпочитал женщинам мужчин. Узнав об этом, Анна сначала хотела Стаса изгнать, чтобы не допустить до Сашки, но тощий, безобидный художник так расстроился и клялся такими страшными клятвами, что никогда, ни за что, ни под каким видом, что Анна сдалась. Только велела обеим наседкам хорошенько приглядывать за мальчиком и Стасом.
Впрочем, что касается постели, Стас был абсолютно не в ее вкусе. Анна всю жизнь любила мужчин сильных, высоких, спортивного сложения и только брюнетов, Ленский был не в счет, потому что это был Ленский. Плешивый бесцветный Шацкий в этом плане ее никак не привлекал. Поэтому Стас безнаказанно появлялся в ее спальне со своими рассуждениями об искусстве, о смысле жизни и прочей белибердой. Анна слушала его, закрывшись одеялом до самого подбородка, так, на всякий случай, чтобы не пялился, и сладко засыпала под этот монотонный голос. Рассуждения Шацкого, в отличие от его картин, оригинальностью не отличались. Он хаял всех без разбору и постоянно жаловался на бессмысленность существования и засилье бездарностей. Все это напоминало Анне отца, только у Стаса действительно был огромный талант. Ее мать благодаря этим воспоминаниям была от Шацкого в восторге, она прикармливала художника и часами слушала его занудливые рассуждения, когда Анна была занята.
До встречи с Анной Стас вместе с матерью жил в коммунальной квартире. Работать там ему было неудобно, и он стал так часто появляться в доме, что в итоге выклянчил себе под мастерскую одну из комнат на третьем этаже, давно заброшенную за ненадобностью. Анна со вздохом разрешила, мама и тетенька навели там порядок, и художник устроил в комнате маленький храм чистого искусства, а по-простому говоря — бардак. Анна боялась туда соваться и не переставала удивляться, когда из этого царства грязи, пыли, пролитых красок и немытых кистей вдруг показывалась на свет божий очередная картина, поражавшая своей гармонией и красотой. Впрочем, она сама иногда эксплуатировала Стаса, заставляя его делать наброски для агентства. Тот морщился, но в итоге выдавал свои небрежно написанные, как и на продажу на вернисаже, работы, в которых было главное: свежая идея.
