— А что Шацкий?
— Говорил, что дальше ему уже не интересно. Старичок так обозвал картины Шацкого: «Живопись, целиком посвященная процессу гниения». Оказывается, на всех картинах Шацкого непременно присутствует или ржавчина, или плесень, потому что Стас словно бы все время следит за тем, как болеют и умирают люди и вещи. Например, по словам старого художника, в том же одинаковом для всех горшке обязательно возьмет и нарисует трещину, и потом не докажешь ему, что ничего подобного на образце нет. Шацкий в таком случае упирался рогом: «Да этот горшок и был создан для того, чтобы на нем появилась эта трещина!» Потом, конечно, когда совсем прижало, Стас начал писать картины для уличных вернисажей. И писал то же, что и все, например сирень с лошадями, которыми торговала Шацкая.
— Успешно? — поинтересовался Ехин.
— Ну там публика не та! Народу что нравится? Поярче, посочнее, побольше. А если эта сирень в стакане наполовину осыпавшаяся, да к тому же отдельные цветки валяются на полу, так что хоть за веник тут же берись, кому она нужна? Шацкий в своих картинах словно бы над всем издевается, во всем видит самое неприглядное и именно это рисует. Так мне, по крайней мере, пытался объяснить старый художник. Признаться, я мало что понял. Возможно, что все это из-за болезни. Ведь если у человека что-нибудь постоянно болит, то он все воспринимает через эту боль. И что получается? Талант талантом, но люди-то хотят радоваться жизни! А им все время талдычат о смерти. Короче, живопись Шацкого напрягает, поэтому на нее нет спроса.
— Понятно. Но нас-то, Гена, Шацкий как художник мало интересует. Что он за человек? И где был вечером, когда убили Панкова?
— Так вот. В армию Шацкого, естественно, не взяли, в художественное училище он тоже не поступил, стал кое-как кормиться живописью. И, естественно, попал в богемную тусовку. Я забрел в один полуподвал под названием мастерская, а там, мама родная! С трудом нашел одного здравомыслящего человека, остальные были под кайфом. Так вот: этот тип в бумажном костюме, раскрашенном под смокинг, и рассказал мне про пристрастие Шацкого к противоположному полу. Кстати, по словам этого мужика, Шацкий никогда не кололся и алкоголь почти не употребляет: у него и без того проблемы со здоровьем. Говорит, что обезболивающего накушался в детстве, а теперь якобы душа не принимает. И что он пьян одной только мыслью о собственной гениальности. Смейтесь, смейтесь, мне тоже было смешно! СПИДа Шацкий тоже не боится, ему одной болезнью больше, одной меньше — все едино. Шацкому уже столько раз обещали, что скоро помрет, что он вроде как на самом деле уже помер. Болтается среди своих собратьев, словно оправдывая поговорку «зараза к заразе не пристает». Года полтора назад на один из уличных вернисажей забрела Австрийская и увидела картины Шацкого. Возможно, почувствовала родственную душу, потому что одним махом все купила и перевезла Шацкого к себе в дом. Выделила ему комнату под мастерскую и даже пыталась устраивать выставки его картин. Но слава к Шацкому так и не пришла, да ему, похоже, наплевать на это, он редко вылезает из дома, только к своему любовнику. Раньше таковых было много, но последний год остался только один, тоже художник, но совсем еще-молодой, какой-то Глен.
— Кто? — переспросил Ехин.
— То ли имя, то ли кличка, черт их разберет! Я этого Глена пока не нашел, неуловимая личность, шатается по чердакам да подвалам. Но будем искать.
— Кстати, Шацкий — единственный, кто признался, что его не было дома в момент убийства Панкова. Зачем? Врал бы как все.
— Да, Олег Максимович, у матери его вечером не было. Пришел сынок, как она утверждает, поздно ночью, даже напугал ее, когда ключом в замочной скважине стал шарить. Короче, нет у него никакого алиби.
— А мотив? Зачем ему убивать Панкова, они же не соперники в любви? — вмешался Амелин.
— Австрийская для Шацкого все равно что богиня. Святая! Как же! Оценила, пригрела, общается с ним, как с человеком. Стас наверняка сразу понял, кто такой Панков и что ему надо от благодетельницы. Чем ей грозит повторное появление в жизни этого человека. Думаю, что Шацкий в курсе истории, случившейся с Австрийской десять лет тому назад. Дураком Шацкого никак не назовешь, у него вообще, как говорят, сумасшедшая интуиция. Кстати, Шацкий всерьез утверждает, что он гений.
— А кто доказал, что это не так? — усмехнулся Ехин.
— Никто же не покупает его картины!
— Может, он их сам не продает? Впрочем, гений Шацкий или нет, это нас с вами мало интересует. Как он мог добраться до дома Панкова, вот в чем вопрос? Это не Дэн, машины у Шацкого нет, водить он не умеет.
— Подумаешь! Добрался общественным транспортом. Австрийская, скорее всего, позвонила домой и сказала, что приедет поздно. Времени у Шацкого было более чем достаточно, чтобы доехать до дома Панкова и караулить того в кустах. Не забывайте, что с первого раза в Панкова не попали. И это почти в упор! Почему? Не говорит ли это о том, что стрелял дилетант?
— Гена, ты забываешь про второй выстрел, — мягко напомнил Ехин.
— Ну и что? Могло ему просто повезти? Могло. Короче, художника сбрасывать со счетов нельзя.
— А никто его и не сбрасывает. В конце концов, можно поискать этого Глена.
— Поискать-то можно. Конечно, если выбирать между Дэном и Шацким, то первый вариант более вероятен. Здесь я согласен с Женей.
— Ладно, оставим пока, — тяжело вздохнул Ехин. — Давай дальше. Кто такая тетенька? Хотя бы имя у нее есть?
— Хм-м-м… Имя есть. По паспорту она Курносенкова Галина Степановна. Они с матерью Австрийской почти ровесницы. Поначалу все у Галины Степановны было нормально: при Брежневе долгое время работала председателем колхоза, все ее знали, все уважали, была передовичкой, активисткой, сельским депутатом. Потом колхоз развалился, настали иные времена, и Галина Степановна открыла маленький магазинчик у дороги. Успешно там приторговывала, пока сил хватало. Имела двухкомнатную квартиру в ближайшем городке, машину, гараж, дачу с большим участком. Это мне рассказали в том селе, где она когда-то была председателем. Там Курносенкову еще помнят, и даже ее бывшую дачу показали. Хороший дом, ничего не скажешь! А Галина Степановна всю жизнь была бой-баба, как говорят. На охоту с мужиками ходила, на рыбалку, мужа у нее никогда не было, слабоваты против нее мужики. Родила Галина Степановна сына еще по молодости и сама его вырастила. А лет так в пятьдесят с гаком приключились с ней напасти: сын женился, она отдала молодым квартиру, машину с гаражом, сама осталась в деревенском доме да при своем магазинчике.
— Ну-ну, продолжай, это интересно, — сказал Ехин, когда Гена сделал паузу.
— А дальше начинается грустное. Сыну-то ее все было мало, он решил быстро разбогатеть: занял денег и вложил в одну из пирамид, типа МММ, чтобы получить сверхприбыль и стать миллионером сразу и без хлопот. А пирамидка возьми да и рухни. Короче, кредиторы его поставили на счетчик. Мать, как узнала, сразу стала все продавать: гараж, машину, магазинчик свой. Выкрутились, да еще деньги остались. Сынок, не будь дураком, взял да с оставшимися деньгами укатил к родственникам в Тольятти за новыми «Жигулями». Хотел взять их там по дешевке, здесь загнать, слегка на этом деле навариться и отдать матери хоть малую часть долга. Поехал он поездом, и никто его с тех пор так и не видел: пропал. Мать заметалась, все сбережения отдала каким-то экстрасенсам, чтоб хоть сказали, жив или нет и где искать. Те денежки взяли, обнадежили, что жив и скоро будет, а сын так и не вернулся. Когда прошел год, Курносенкова к снохе, мол, ты одна у меня осталась, да еще внучка. А сноха оказалась не промах: по завещанию квартира, которую Галина Степановна отдала сыну, теперь досталась ей и ее дочери. Кстати, на деревенский дом Курносенкова давно уже оформила дарственную. То есть отдала его сыну, и теперь сноха потребовала еще и его. Баба она ушлая, и получилось так, что Галина Степановна осталась ни с чем. Она было по судам, да денег больше нет, сноха оказалась умнее, да со связями. Раздела бывшую свекровь до нитки и из дома в родном селе вытряхнула. А дом продала. Оказалась наша Галина Степановна в какой-то богадельне на правах не то уборщицы, не то приживалки.
