Клара замолчала, плеснула себе вина, выпила одним глотком.
— И что ты сделала?
— То, что должна была сделать любящая мать. Девчонка-то уперлась! Я ей говорю: «Подожди». Жить вместе — это одно. Но зачем же непременно замуж? Я не спешу стать бабушкой. Да и Альке еще учиться. А она ни в какую. «Ах, мама, я так его люблю!» Не говорит — бредит. Ах, Сережа, ох, Сережа! Он такой, он необыкновенный! Ну да ты понимаешь. — Клара усмехнулась. — Мальчишка, видать, в постели хорош. Ты вот, женщина опытная, разумная, даже замуж за него решилась.
— Еще ничего не решено, — быстро сказала Маргарита. — Продолжай.
— Что мне оставалось? Навести справки. Куда деваться, если дочь непременно хочет замуж? Да и Платон вдруг принял ее сторону. «Хороший мальчик, из порядочной семьи, внуки будут красивые». Не понимаю, как Альке удалось его уломать? Одно слово — хомячок. В общем, я взялась за дело. Пошла в детективное агентство и наняла частного сыщика. Чтобы он собрал полную информацию о Сереже Симонове. Начиная с института, где тот учится.
— Клара!
— А что — ты никогда так не делала? И за Дере не следила?
— Мне хотелось, но… Это так унизительно!
— А выдавать дочь замуж за кого попало не унизительно? Как выяснилось, я поступила правильно. Потому что Сеси Альке врал. И как! В институте вроде бы все было в порядке — не считая того, что студент Симонов частенько задерживал оплату. Но это ведь не криминал. Я узнала также, что он родом из крохотного провинциального городка у черта на куличках. Откуда там взяться миллионерам? Чтобы детей в Москве учить, на платных факультетах престижных вузов? Я велела детективу поехать туда и…
— И?
— Лучше бы тебе этого не знать! — Клара усмехнулась. — Что его мать — алкоголичка, это еще полбеды! Нигде не работает, опустилась вконец. Это, можно сказать, цветочки! Но у него братья-сестры есть! И как раз в это время…
При этих словах лицо Клары изменилось. Маргарита, сидевшая спиной к кустам, не поняла: что такое? Почему подруга вдруг вскочила как ужаленная и кинулась к ней — словно хотела оттолкнуть? Все случилось в считанные секунды. Клара сделала резкое движение вправо, задела бокал, Маргарита отскочила, потому что вино лилось со стола на ее светлые брюки — и тут в ее правое плечо словно раскаленный прут впился. Боль была адская. Она видела, что Клара широко открыла рот и вроде бы кричит. Но не слышала ни звука. Уши словно ватой заложило. Плечо болело так, что она ничего не соображала. Перед глазами было рубиновое пятно, расплывавшееся по белоснежной скатерти. Оно все ширилось, пока в глазах не почернело. И Маргарита Мун потеряла сознание…
Очнувшись, она увидела над головой небо. Никогда не думала, что это может быть так прекрасно! Только небо — и все. Ничего больше.
— Ну же! Держись! — раздался рядом чей-то голос.
Рядом? Нет, ниже. Она улетала ввысь, а все остальные оставались здесь. И голос тоже.
— Пулевое ранение в правое плечо, — сказал кто-то. — Пуля прошла навылет, но кровотечение сильное. Для жизни не опасно… Да только у нее, похоже, кровь плохо свертывается. Переливание надо делать. Срочно. Иначе умрет.
— Глядите-ка, она очнулась!
— Сейчас опять сознание потеряет. Кровь так и хлещет! Довезти бы.
— «Скорую»-то вызвали?
— Да уж три раза звонили! Едут!
— А милицию?
— Звонили.
— Пока их дождешься…
Она поняла, что лежит на траве. На чем-то, лежащем на траве. Низко. Рядом земля. А хочется в небо. Некто оказался прав: определив свое местоположение, она опять потеряла сознание…
ГОЛОВА
Правое плечо болело нестерпимо. Нечто похожее было, когда маленькой девочкой она схватилась за раскаленный шампур. Ладонь тогда прожгло до мяса, и рана болела дико. Но той боли до этой все равно было далеко. Она уже поняла, что это навсегда. Пройдет время, рана затянется, а боль все равно останется. Боль и страх.
Какое-то время она не могла говорить. А так хотелось пожаловаться на боль! Болело не только плечо — болело все тело. Особенно голова. Она могла думать только о боли. В вене торчала игла, справа висела капельница, к которой тянулась прозрачная трубка. Ей все время что-то кололи -похоже, обезболивающие. Но мало. Ей было мало. Она не хотела, чтобы боль возвращалась даже на миг. Первым, кто услышал ее голос, был врач.
— Очнулась? Хорошо! Повезло тебе, Евдокия Ивановна! Довезли! Большая потеря крови. Но теперь-то выкарабкаешься! Через месяц лезгинку танцевать будешь! Рана неопасная, пуля навылет прошла. А кровь мы тебе перелили. Донору спасибо скажи, что быстро нашелся. Как дела, Евдокия Ивановна? Что молчишь? Скажи что-нибудь!
Евдокия Ивановна? Давно ее так не называли. Пересохшие губы плохо повиновались. Заговорить удалось с трудом.
— М-м-м… Я М-маргарита М-мун.
— По паспорту Евдокия Ивановна. Мужа видеть хочешь?
— М-м-м… М-мужа? Какого?
— По паспорту.
Значит, Дере. В ее паспорте штамп о браке с Альбертом Валериановичем Дере. А здесь все по паспорту. Это больница. Ее молчание было воспринято как согласие, и вскоре в палату вошел Альберт Валерианович. Он был бледен — почти как бинт, которым было замотано ее плечо. Она покосилась на плечо, на бинт, потом взглянула на мужа. Попыталась вспомнить что-то очень важное. Мешала слабость. Она плохо соображала.
— Дуся! — бодрясь, воскликнул Дере. И словно бы она получила престижную премию, а не пулю в плечо, радостно заговорил: — Вот умница! Вот молодец! Очнулась! Выглядишь замечательно!
— Оставь, — поморщилась она.
— Болит, да?
— Да.
— Вот и я им говорю: рано к тебе еще.
— Кому… им?
— Милиции. Рвутся. Стою насмерть.
— Зачем?
— Как же, Дуся? Покушение на тебя было! Журналисты с того самого дня роятся у ворот клиники. Ты опять во всех газетах! На первых полосах!
— Продал? — усмехнулась она.
— Кого?
— Меня.
— Дуся! Как ты можешь! — Дере всплеснул руками. И вновь с обидой заговорил: — Я никого к тебе не пускаю! Никаких интервью не даю! И главврач тоже! Это все их домыслы! Собирают старые сплетни. Вспомнили историю с Лимбо, с запиской. Мусолят. Знаешь, сколько мне предложили за твое фото в больничной палате? Я сказал, что ты при смерти.
— Цену набиваешь, — с трудом выговорила она.
— Да ты что, Дуся? Меня только твое здоровье волнует! Я так и сказал, чтобы тебя не беспокоили!
— Все уже продал?
— Ты о чем?
— Мои… скульптуры, — тихо проговорила она. -Сколько дали?
— Не понимаю.
