— Не делай из щенка героя, — тут же вмешался Дере. — Он отделывался от сестры подачками. А сам жил хорошо. И собирался жить хорошо. За твой счет.
— Ну и что будем делать? — спросил Гатин.
— Как что? — встрепенулся Дере. — Берем это все — и к Дроздову.
— Дуня?
— Да, наверное.
Она вздохнула. Какая тяжелая, неприятная история. Именно тяжелая. Альберт Валерианович уже сгребал бумаги и рассовывал обратно по конвертам фотографии. Давид стал ему помогать. Она посмотрела на Лимбо и спросила у хозяина дома:
— Платон, Клара что — занималась скульптурой?
— Чем она только не занималась! — Гатин махнул рукой. — Участок ты видела. Клара хваталась за все. То хотела быть великим дизайнером, то модельером, то художником. Это ей и мешало. Если бы сосредоточилась на чем-нибудь одном… К примеру, как ты. Вот ты, Дуня, — личность. Человек цельный. Поставила перед собой цель — и идешь к ней. И есть результат.
— Но как это тяжело… Стоит ли оно того? Я иногда думаю, что нет.
— Видел бы ты эту личность, когда в прессе появляется критическая статья, — хмыкнул Дере, управившись с бумагами. — Ревет белугой. Если бы не я…
— Да, Алик. Все сделал ты.
Она первой направилась к дверям. За ней Альберт Дере, прижимая к груди папку с отчетами частного детектива. Маргарита затосковала. Выходит, Клара Гатина завидовала силе ее личности. Ее упорству и трудолюбию. Отсюда и записки с угрозами, и попытка уничтожить Лимбо. А потом воспроизвести. Ситуация проясняется. Но отчего на душе так тоскливо?
— Ты бы позвонил капитану Дроздову, — посоветовала она Платону, когда все спустились в холл, на первый этаж. — Мы можем его не застать.
— И в самом деле!
Гатин хлопнул себя по лбу и достал мобильный телефон.
К Дроздову ехали на двух машинах. Дере пытался возражать:
— Нам-то туда зачем? Платон и сам справится. Передаст бумаги — и все.
Но тем не менее не расставался с папкой. Она же ехала потому, что надеялась увидеть Сеси. Должен же он хоть что-то сказать в свое оправдание! Одернула себя: какая чушь! Что он может сказать? «Почему вы мне не верите?» Факты — упрямая вещь. И все-таки на самом донышке ее опустевшей души теплилась надежда. Не может все вот так бездарно закончиться. Это было бы несправедливо.
— Каков мерзавец! — меж тем заливался соловьем Дере. — Альфонс! Еще и вор! Убийца! Терпит же земля таких ублюдков!
— Алик, где бы он, по-твоему, взял денег? — не удержалась она. — Когда сестра попросила?
— А по-твоему, надо идти воровать?
— Но если негде взять?
— Работать надо, — буркнул Альберт Валерианович.
— Но где, по-твоему, можно заработать такие деньги? Двадцатилетнему юноше? Приезжему? Чтобы и самому жить достойно, и родные бы не голодали? Знаешь, сколько сейчас стоит снять квартиру в Москве? Ты мне скажешь: мы тоже так жили. Но тогда времена были другие. А сколько теперь стоит выжить? Не жить, а именно выжить? Знаешь?
— Может быть, таким и незачем плодиться и размножаться. Пусть вымирают.
— Что ж ты не плодишься? Раз достоин?
— Я не буду обсуждать это при посторонних. -Он выразительно посмотрел на Давида.
— Просто, Алик, ты не прав. Сеси жалко.
— Дуня, опомнись! Ты оправдываешь убийцу и вора!
— Дере, будь объективен. Денег ему взять было негде. А когда человек в отчаянии…
— Это все философия. Есть закон.
— Господи! Да если бы можно было прожить честно, да еще и достойно, не пресмыкаясь, не унижаясь, не стремясь к недостижимому! Это был бы подвиг! Но мы просто люди. Не герои. И ты, и я. И Сеси.
— К чему ты ведешь? Я не понимаю.
— Ему надо помочь. Его семье.
— Ну знаешь! Еще скажи: нанять адвоката! Да я лучше эти деньги на дорогу выкину!
— Хватит ссориться, — примирительно сказал Давид. — Альберт Валерианович прав: убивать нельзя. Воровать тоже. Но выхода у него не было. Не повезло парню.
— И кто в этом виноват? — спросила она.
— Никто. Одним везет, другим нет. Ему могло повезти. Стал бы известным актером, звездой, заработал бы кучу денег. И все бы устроилось. Не повезло. Но жизнь длинная.
— Да какая у него теперь жизнь! — Она махнула рукой.
Дроздов встретил их у себя в кабинете. Пошли к нему втроем: она, Дере и Гатин. Давид остался у машин, сказав, что в этом здании он за Маргариту Ивановну спокоен. Увидев документы и фотографии, капитан откровенно обрадовался.
— Ага! Ну вот! И мотив нарисовался! Теперь все! Симонову крышка!
— Я нашел это в сейфе, — начал объяснять Гатин. — И решил, что важно…
— Еще бы не важно! Еще бы! Теперь он у нас в руках! Улик — во! — Дроздов ребром ладони чиркнул по горлу. — Вот Мишка обрадуется! А говорил, концы с концами не сходятся!
— Что с отпечатками пальцев? — негромко спросила она.
— А что такое? — откровенно удивился Дроздов.
— Вы проверили? То есть сняли при задержании? Сличили?
— Разумеется! За кого вы нас принимаете? Черных — ответственный сотрудник. Все проверено-перепроверено.
— И что? — замирая, спросила она.
— Никакой ошибки, — заверил Дроздов. — На пистолете его отпечатки. Симонова.
— И… все?
— Я не понимаю: чего вы хотите?
Дроздов уставился на нее. Замечательные брови поползли вверх. Он все больше удивлялся.
— Значит, стрелял Сеси.
— Конечно! Никаких сомнений! Все, Евдокия Ивановна! — возбужденно сказал Дроздов. — Теперь вы можете быть спокойны!
— И отпустить наконец телохранителя, — закончил мысль Дере.
Она невольно вздрогнула.
— Нет!
— Что такое? — вновь удивился Дроздов. — Что вас смущает? Вы нам что, не верите?
— Верю, но… Эти записки, Лимбо… Неужели Клара, субтильная женщина, в которой живого веса и пятидесяти килограммов не было, могла ее разбить? Поднять на второй этаж, в спальню?
— Неужели ты не поняла? — Дере начал раздражаться. — Это сделал щенок! Она ему велела! Она его заслала в твой дом!
— Сеси занимался любовью со статуей? Ты соображаешь, что говоришь? Уж с этим у него все в порядке. Я-то знаю. Ему нет нужды тащить в постель стальных девушек, от живых отбоя нет.
— Дура! — заорал Дере. — Хоть бы чужих постеснялась! Обсуждать потенцию любовника в присутствии… — Он захлебнулся возмущением.
Капитан Дроздов таращил на них совиные глаза. Гатин, явно смущаясь, глядел в пол. И молчал.
