Карл Янович вцепился в простыню и отполз на самый край широкой кровати. Он мелко-мелко дрожал.
— Предупреждаю, — сказал Давид. — Разговор я буду писать на диктофон. На этот раз тебе не отвертеться. Как с записками, которые ты выкрал и сжег. Маргарита Ивановна? Что с вами?
— Пусть оденется, — тоже дрожа, сказала она. Ей хотелось зажмуриться, закрыть уши и убежать. Она повторила: — Пусть оденется.
— Ну зачем же?
Видимо, у Давида был свой план. Он знал, что человек без одежды особенно уязвим — значит, сейчас сосед расскажет все без уверток. Не придется даже применять физическую силу. Только моральная экзекуция. Так было задумано. Спровоцировать. Застать в спальне. Голым. Включить яркий свет. Напугать вспышками фотоаппарата. Тем, что разговор записывается на диктофон. И выслушать все. А потом принять решение: что с этим делать? Как поступить?
Она подумала, что Давид прошел обучение у мастеров своего дела. А из органов уволился, возможно, потому, что разок пережал. И его попросили.
— Говорить будешь? Садитесь, Маргарита Ивановна. — Он кивнул на стоящее у стены кресло. Она послушалась, пошла, едва переставляя негнущиеся ноги. Упала в кресло, стараясь не смотреть на кровать. Давид остался стоять, но занял позицию у двери. Карл Янович затравленно посмотрел в окно.
— Высоко, — сказал Давид, поймав его взгляд. -Ноги переломаешь. А будешь молчать — я тебе их переломаю. Так что выбора у тебя нет. Впрочем, начну я. Маргарита Ивановна, вам знакома фамилия Дутов?
— Нет. Первый раз слышу.
— А Янович?
— Первый раз…
Она осеклась. Янович? Что-то знакомое. Но мысли путались.
— Ну? Борис Янович?
— Ах да! Скульптор! Сразу не сообразила. Конечно! Мы изучали его творчество в художественном училище! Он специализировался на памятниках вождей революции и бюстиках членов правительства. Но была и пара неплохих работ. Групповые скульптуры. Мы ходили смотреть их в Манеж. Была персональная выставка Бориса Яновича. Постойте-ка… Ему сейчас было бы лет девяносто!
— Девяносто один, — спокойно сказал Давид. -А перед вами его сын, Карл Дутов. Янович — это псевдоним. От имени Ян. На самом деле скульптора зовут Ян Борисович Дутов. Но Дутов — не звучит. Сына назвал Карлом, понятно, в честь Маркса. Коммунист, патриот. Оттого и заказы сыпались, как из ведра. И в академии вы его творчество изучали. Только что с этим стало? Сами видите. Надо бы в гости ходить к соседям, Маргарита Ивановна. Тем более — к коллегам.
— Он что, тоже скульптор?
Она брезгливо посмотрела на огромную сверкающую лысину.
— Банковский работник. Я имею в виду его папу. А ведь он сюда приезжал! Приезжал? — Давид посмотрел на кровать.
— Меня назвали в честь Карла Брюллова! Слышите?! Великого русского художника! — заверещал Карл Янович. — Не Маркса! Я потомственный художник! Настоящий художник! Даже имя мое -имя настоящего художника! А она — подделка!
— Помолчи, — велел Давид. — Истерика отменяется. Будешь отвечать на вопросы, когда я их задам.
— Выходит, Борис Янович жив?! — Она уловила кивок. — Кто бы мог подумать! Тот самый высокий худой старик, которого я видела пару раз у ворот… Он же отлично выглядит! Сколько ему, говоришь?
— Девяносто один.
— В кого ж этот такой?
Она кивнула в сторону кровати.
— Поздний ребенок. Болел он в детстве много. Вот рост и замедлился. А потом и вовсе остановился. Ну что, Карл? Будем молчать? Теперь говори. Разрешаю. Как, когда, при каких обстоятельствах.
— Ненавижу… — раздалось шипение со стороны кровати. — Всех вас… Ненавижу… Подделка…
— Это понятно. — Давид вздохнул. — Профессиональная зависть. Видите ли, сначала Карл Дутов окончил художественное училище. То самое, в котором учились и вы, Маргарита Ивановна. Папа помог поступить. И писал он картины.
— Карл Дутов? Не знаю такого художника. — Она покачала головой. — Никогда не слышала.
— Ненавижу! — взвизгнул Карл Янович. — Вас всех! Тебя! Которые святое… святое искусство превратили в…
Он захлебнулся слюной.
— Я внимательно изучил справку, которую сделал для меня капитан Дроздов, — размеренно сказал Давид. — Я сразу понял, что сигнализацию в доме мог отключить только кто-то из своих. Я имею в виду тот день, когда разбили скульптуру. Эту, как ее?
— Лимбо, — шепотом сказала она.
— Простите. В искусстве я мало что смыслю. А вот в сигнализациях… Либо домочадцы, либо человек, в доме которого установлена такая же; который отлично знает, как и где она отключается. Я навел справки. Во вневедомственной охране, которая взяла на контроль ваш коттеджный поселок. И выяснил, что сосед…
— Мерзость! — высоким голосом отозвался тот. -Черная мерзость! Уродство! Докатились! Ходим и смотрим на это! Покупаем! Уродство! Мерзость!
— Ну конечно! — Давид усмехнулся. — Твои картины не покупали, а ты не мог понять, почему! Все малевал. День и ночь. Но таланта Бог не дал. Потом наш герой женился на натурщице. Красавица рассчитывала через него прославиться. Стать женой великого художника. Начиталась, наслушалась. Я, мол, буду как эта… Ну? Жена Сальвадора Дали?
— Гала, — рассеянно сказала Маргарита. — А почему вдруг Дали?
— Я к примеру сказал. — Давид смущенно хмыкнул. — Не многих художников я знаю. Дали знаю. Еще Маргариту Мун. Скульптора… В общем, птичка разочаровалась и упорхнула, а Дутов решил приобрести профессию хлебную. Живопись бросил, заочно стал учиться на экономиста и работать в бухгалтерии на крупном предприятии. Стал канцелярской крысой. Нарукавники, чтобы костюмчик не попортился, чаек с ломтем черного хлеба в обед, на ужин кефир. А денежки в заначку. К деньгам он захотел быть поближе — авось что и к рукам прилипнет. Так, Дутов?
— Вот где мерзость. — Маргарита усмехнулась. -Теперь я понимаю. Из художников — в бухгалтеры! С небес на землю! И все из-за денег! Потом инфляция, денежная реформа.
— Вот именно. — Давид вздохнул. — Он даже облысел, бедняга, такой был стресс. Когда на сберкнижке были тыщи, а остались копейки. Но потом выправился. В том смысле, что нашел себя при новом строе. В то время как папа оказался не у дел, Карл Дутов устроился в банк и сделал карьеру. Денег у него на три таких дома хватит. — Давид кивнул в сторону окна, за которым возвышался особняк Карла Яновича. — Будете смеяться, но стены банка, в котором он большой начальник, обвешаны его картинами. Под ними таблички: «Продается». И подпись: «Карл Дутов». Цена, между прочим, в у.е. Некоторые сотрудники покупают. Нижестоящие, понятно, которые от него зависят. Покупают, хвалят. Для Дутова это вопрос принципиальный: продать свою картину. А тут вы! Купили дом по соседству! Разве он мог это пережить? Особенно когда ваши дела пошли в гору. И вот ведь — сам постарался! С его легкой руки!
— Значит, это он разделался с Лимбо? — уточнила Маргарита.
