— Он. — Давид кивнул. — Он следил за вами в бинокль. Симонов это заметил. Он вам не соврал.
— Но окна мастерской частенько занавешены! А в мое отсутствие — всегда!
— Вот ему и захотелось там пошарить. Не удержался. А увидел Лимбо — и…
— И еще раз смял бы ее в лепешку, — неожиданно спокойно и ровно сказал Карл Янович. — Сколько их есть — всех бы смял. На это смотреть нельзя! Это разврат!
— Вы не глядите, что он маленького роста. -Давид бросил взгляд в сторону кровати. — Силищи там ого-го!
— Я очищаю мир от скверны, — забубнил Дутов. -От той мерзости, что его заполонила. По телевизору — мерзость. В газетах — мерзость. На улицах -мерзость. В книгах — мерзость. Фильмы снимают мерзкие. Картины пишут мерзкие. Скульптуры…
— Мерзость, — подсказала она.
— Да! Ты не имеешь права ваять! Ты не имеешь права жить! Ты! Источник мерзости!
Кривой палец указал на нее.
— Ну хватит! — сказал Давид. — Рот закрой. Рисуй свои цветочки с березками — но молча.
— Выходит, и записки с угрозами — его рук дело? — спросила она.
— Да.
— Понимаю… Я подумала на Дере, потом на Клару. А ведь входная дверь была открыта! Мне показалось — сквозняк. А в холле, оказывается, сосед шарил! Потом он подбросил записку на крыльцо. Ему не понравилось, что я привезла Сеси.
— Еще одна мерзость! — высказался Карл Янович. — Распущенность! Сорокалетняя женщина живет с двадцатилетним юношей! Отдает ему свое мерзкое тело!
— Что ж ты тогда в ее спальню заглядывал? — усмехнулся Давид. — Потому что тебе хочется поучаствовать. А не принимают. Ни в искусство, ни в…
— Давид! Хватит! — остановила она. — Меня только одно теперь интересует: выходит, это он в меня стрелял?
— Опоздал я. — Карл Янович потянул к себе одеяло, словно бы его знобило. — Жаль. И не искоренил. До конца.
— Не он, — сказал Давид. — Я проверял. У него железное алиби. Соседи в один голос твердят, что никуда не отлучался. И в тот день, когда убили Гатину, тоже. Я сам все время видел его на участке. И в окне, с биноклем. Записки выкрал он. Когда милиция пришла — испугался. Симонов был беспечен. Уходил, а дверь оставлял открытой.
— Но откуда он узнал, куда я положила записки?
— Он следил за вашей спальней. Должно быть, засек. Так, Дутов?
— Не докажете.
— Но факт незаконного проникновения в дом, оскорбление чести и достоинства налицо. Это мы докажем в два счета. Что будем с ним делать, Маргарита Ивановна?
— Откуда я знаю? Опять грязь? Набегут журналисты, мое имя опять будут трепать, причем в связи со всякой мерзостью…
— Ты сама мерзость!
— Заткнись! — Давид шагнул к кровати.
— Не надо, — сказала она. — Давид, я не могу при нем это обсуждать. И вообще — мне противно. Пусть оденется.
— Хорошо. — Тот кивнул. — Мы с Маргаритой Ивановной выйдем за дверь на пару минут, обсудим твою дальнейшую судьбу. А ты, мерзость, оденься и дрожи дальше. Тебе теперь всю жизнь дрожать.
Она первой вышла за дверь. Когда в холл, прикрыв за собой дверь, шагнул Давид, сдавленно сказала:
— Я не могу. Не могу придать это огласке. Нельзя ли сделать как-нибудь так…
— Как? — Давид посмотрел на нее в упор. — Как Гатина? Держать на врагов компромат? А вы не боитесь, что кончите так же?
— Но я не могу…
— Хорошо. Я его припугну. Как следует. Но вам придется всю жизнь держать меня рядом в качестве пугала.
— Я не могу…
— А что вы можете? — с неожиданной злостью спросил он. — Чистенькой хотите остаться? И оставить его на свободе?
Тут они услышали крик. Не в спальне, а будто издалека.
— Что это? — Давид встрепенулся.
— По-моему, он…
Они кинулись обратно в спальню. Окно было распахнуто. Маргарита подбежала к нему, следом Давид. Перегнулась через подоконник. У ворот горел яркий фонарь. Они с Давидом увидели, как Карл Янович, петляя и заметно прихрамывая, бежит к калитке.
— Остановить?
— Не надо.
— Маргарита Ивановна!
— Давид!
— Ловкий, черт! Твою мать… — выругался телохранитель. — Я думал, он ноги переломает! Побоится. Ан нет. В окно сиганул. И — гляди! Целехонек!
— Оставь его. Я думаю, он сам сделает все, чтобы с нами больше не встречаться.
Словно в ответ на ее слова, на соседнем участке заработал мотор. Карл Янович заводил машину.
— Интересно, куда это он? — вяло поинтересовался Давид.
— Ты упоминал, что денег у него полно, — медленно сказала она. — Уедет за границу. Я думаю, к живописи он охладел. И к скульптуре тоже. Только вот что будет с его отцом?… Поразительно! Борис Янович жив!… Ничего. К себе выпишет. Судя по всему, у него никого больше нет. Из родных. Ни жены, ни детей.
— А если будет скупать произведения искусства и уничтожать их?
— На шедевры у него денег не хватит. А современные мастера вроде меня… — Она вздохнула. -Кто знает? Может, он и прав? Недостойны…
— Чушь! — сердито сказал Давид. — Не ему судить. И не вам. Самоедством занимаетесь. Ладно. Я с Дере поговорю. Человек разумный.
— Постой…
Она наконец сообразила. Не Клара и не Сеси. Лимбо убил сосед. Который на Маргариту Мун не покушался. Эти два дела друг с другом не связаны. Ложный путь. Ложные выводы.
— Давид! Но если автор записок не покушался на мою жизнь… Если это были пустые угрозы… Это значит, что на нее вообще не покушались!
— Умница, — с чувством сказал Давид. — Догадалась?
— Получается… Следствие с самого начала пошло по ложному пути? — Она смотрела на него, он молчал. — Но тогда выходит… Выходит, что убить хотели Клару Гатину! И тогда, у мотеля, стреляли не в меня, а тоже в нее!
ИМЯ
Она замолчала. Какое-то время обдумывала, что сказать. Давид ждал. Не торопил. Наконец Маргарита заговорила:
— Я начинаю понимать. Когда Клара вскрикнула и вскочила, я подумала, что она хочет меня оттолкнуть в сторону. А ведь она хотела за меня спрятаться!
— И спряталась, — мрачно сказал Давид.
— Теперь я понимаю, — повторила Маргарита. -Понимаю… Если бы он хотел убить меня, то целился бы в сердце. Не в правое плечо, а в левое. Если бы убить хотели меня.
— Он целился в сердце Гатиной. Ведь она сидела к тебе лицом. Напротив. Он и метил в сердце. Но промахнулся. Ты права: она за тебя спряталась, и пуля досталась тебе. Скорее всего, и стрелок-то был дилетантом. Оружия раньше в руках не держал. Или держал, но палил по мишени в тире. По бутылкам на пне. А тут рука дрогнула. Все-таки живой человек! Это был не профессиональный убийца, а кто-то из своих. Из ближайшего окружения. Кому Клара Гатина здорово насолила.
