Фотограф в студии вертел его так и эдак. Голову наклонить, подбородок поднять… Менял свет и беспрерывно извинялся.
— Да вы особо не старайтесь, — усмехнулся он. — Я понимаю, что с этим ничего не сделаешь. Пусть будет, как есть.
И невольно усмехнулся: хорошо сказал! Пусть будет, как есть.
И все отводили глаза, забирая бумаги и ставя нужные штампы. Женщины в паспортном столе охали и качали головами. Ведь молодой еще! Высокий, стройный, широк в плечах. А лицо как обгорело! И этот ужасный шрам…
Жалели. Он поначалу мучился и жалости никакой не хотел. Но потом понял, что людская жалость — единственный шанс, чтобы вернуться. Капитал, который приносит солидные проценты. Надо это использовать.
Надо прийти в себя, привыкнуть к своему новому лицу, окрепнуть. Потом он отомстит всем. Всему человечеству. Отныне все люди с нормальными лицами — его враги. Только ненависть эту надо еще научиться скрывать. Пока не наступит подходящий момент. Он решил остаться на хуторе до лета, чтобы накопить сил.
Меж тем простая деревенская жизнь затягивала. Мать вставала рано, и он привык подниматься засветло. Вывести коз, накосить кроликам, починить старые клетки. Старая щепа на крыше наполовину сгнила, и пришлось залезть туда и заделать дыры. Неумело орудуя молотком, он все-таки справился. Все вертелось вокруг хозяйства. Принести воды, наколоть дров. Починить покосившийся забор. К вечеру после таких трудов наваливалась усталость. Тогда он засыпал сразу и не видел во сне кошмаров.
Зачем уехал? Зачем?!!!
На хуторе мучили другие вопросы. А если с конца весны зачастят трактористы? Огород пахать? Местные наверняка помнят того Андрюху, и изуродованное лицо их не обманет. Начнутся воспоминания. С кем-то из мужиков Андрюха наверняка выпивал. На калым вместе ездили, в баню ходили… Нет, надо уходить. А то недалеко и до греха. Разве что немым притвориться?
Но здесь было хорошо. Мать была полна житейской мудрости, и, хотя и жила в глуши безвылазно, слушать ее было интересно. Она и в самом деле оказалась знахаркой и вещуньей. И про него знала все. Чего не знала, о том догадывалась. Но по-прежнему упорно называла Андреем.
А еще рядом был лес. Он с удовольствием бродил среди елей, вдыхал аромат хвои, прижимался к стволам редких берез. Они забирали боль. Становилось легче. Жаль, что березы не могли стереть с лица ужасные шрамы.
Он хотел уйти и… не мог. Не мог оторваться от хутора. Приезжали трактористы, но он уже привык прятаться от них в лесах. Да и мать не привечала.
— У меня теперь сынок есть. Он и крышу подправит, и дров наколет. А вы поезжайте, — поджав губы, говорила она. Понимала, что он общения не хочет. Она его прекрасно понимала! Быть может, как никто другой…
А трактористам до смерти хотелось глянуть на воскресшего Андрюху. Однажды столкнулись, и он стал нарочно заикаться и мычать. Трактористы, взглянув на его лицо, сразу же уехали, награжденные литровой бутылью первача. Пить самогон он так и не приучился. Да и мать не поощряла.
— С малолетства ты к этому не приучен, — внушала она.
Что ж. Матери виднее. Все как-то устроилось. Он уже чувствовал себя здоровым. И даже бросил курить. Мать курильщиков не одобряла, он и не настаивал.
Но лето кончалось. Он теперь не был писателем Акимом Шевалье. В кармане лежал паспорт на другую фамилию. И все бы ничего, но тут по телевизору показали фильм. Документальный. Он же совсем забыл! В августе у него, то есть у писателя Акима Шевалье, день рождения! Тридцать четыре года исполнилось бы ему. То есть исполнилось. Без всякого «бы». Это для них Аким Шевалье умер.
Телевизор был старенький, черно-белый, показывал только две программы, да и то с помехами. Но то, что надо, он разглядел. Рыдающая вдова разрезала ленточку перед памятником, сооруженным на могиле любимого мужа. Памятник покойнику не понравился. Каменный болван с пустыми глазницами. В сопровождении монстров. Созданные им литературные герои оказались чудовищами. Стоило столько мучиться, изобретать! А главное чудовище, Милена — вот она!
Делает вид, что скорбит, вытирает платочком сильно «накрашенные глаза.
Сколько же глупостей он написал! И люди, собравшиеся на его могиле, говорят глупости. С ненужным пафосом. И имя у него было дурацкое, смешное: Аким Шевалье. И почему он не взял псевдоним?
Все надо начинать заново. Он не хотел больше быть Акимом Шевалье. После всего увиденного — не хотел.
Что ж, создатели документального фильма в одном были правы: писателю Акиму Шевалье отныне и всегда будет тридцать три года…
…Глазов остановился, когда его окликнула Юлия. Махал топором уже с час и не чувствовал усталости. Задумался крепко: а что же на самом деле случилось с писателем? Жив ли он? А очнувшись, с удивлением оглядел гору наколотых дров. Кузьминична, стоя на крыльце, одобрительно кивала головой: мужик! Юлия улыбалась:
— Митя, отдохни.
— Да я вроде и не устал, — неуверенно сказал Глазов. И тут только почувствовал: устал! Ох как устал! Спину и плечи ломило.
— Давай я тебе воды на спину полью, — улыбнулась Юлия, спускаясь с крыльца. — Ты потный.
Под желобом, приделанным к крыше, стояла бочка с дождевой водой, в ней плавал грубо сработанный деревянный ковш. Глазов послушно подставил спину. Когда прохладная вода полилась на нее, стало немного легче.
— А ты что делала? — спросил, подхватывая принесенное Кузьминичной полотенце. Полотенце было жесткое, льняное.
— Бабушкин огород смотрела. Она меня убеждала выращивать овощи, представляешь?
— С трудом, — усмехнулся он.
— Пойдем в лес, погуляем? До вечера еще далеко.
— Да уж… — Он вздохнул. — Ну, если ты так хочешь — пойдем.
Он натянул футболку, потом поднял колун и с силой воткнул его в лежащее на земле бревно. На топорище повесил полотенце.
— Милая, ты что ж, в этих штуковинах в лес собралась? — прищурилась Кузьминична на босоножки. — А ну, погоди.
Юлии пришлось переодеться в стоптанные полуботинки, которые были ей великоваты. А с модными укороченными штанами и блузкой смотрелись нелепо. Но она оставила босоножки на крыльце, а волосы повязала ситцевым платком, который дала ей хозяйка со словами:
— Голову напечет, целый день по жаре-то ходить. И комаров в лесу полно… Эх вы, городские!
Городские меж тем отправились на прогулку, не подозревая о том, что в лесу на них накинутся злющие голодные комары. Глазов сорвал березовую ветку и активно стал от них отмахиваться.
— У меня есть спрей, — с улыбкой сказала Юлия. — Тебе тоже надо побрызгаться.
— То-то я гляжу: от тебя пахнет странно. Не духами. Ладно, переживу.
— Ну и как твое расследование? Зашло в тупик?
— Я не могу понять одного: почему Кузьминична упорно не признается в том, что это не ее сын? Не Андрей?
