Эх! Глазов живо представил себе эту жизнь и вздохнул. Потеряв работу, он стал мысленно примерять себя ко всему, прежде чужому. К провинции, к работе, которой доселе не занимался, к браку с другой женщиной… Моделировал всякие ситуации и думал при этом: «А что? Неплохо. По сравнению с тем, когда не имеешь ничего вообще…»
Рассудив, что паспортный стол должен находиться в центре, Глазов припарковал машину возле сквера. Потом стал задавать редким прохожим наводящие вопросы. Мол, как бы мне у вас в городке прописаться? И где? Юлия с ним не пошла. Сказала, что пройдется по магазинам и купить что-нибудь из еды.
Паспортный стол он вскоре нашел. Взяв со стоящего в коридоре стола первый попавшийся бланк, принялся заглядывать в кабинеты. Везде Глазов видел одно и то же: полусонные, разомлевшие от жары женщины либо мыли чашки, либо только собирались приступить к процедуре чаепития. От него лениво отмахивались: скоро, мол, обед! Совершив круиз по учреждению, он услышал вдруг злое:
— Мужчина, чего вы здесь бродите? Чего вам надо?
Женщина со шваброй, которая это сказала, сидела на стульчике и чая не пила. Наверное, именно поэтому настроение у нее было скверное. Тут Глазов вспомнил, что в сумке у него коробка конфет, которые стремительно таяли на такой жаре, бутылка шампанского и несколько шоколадок. Стандартный набор для похода в любое учреждение. Уборщице Глазов протянул шоколадку и вежливо спросил:
— Скажите, а кто у вас дольше всех работает? Та удивилась шоколадке гораздо больше, чем вопросу, но проворно сунула ее в карман халата, поправила платок на голове и сказала:
— Я.
В этом Глазов не сомневался. И тут же сказал, что не подозревает ее в некомпетентности, но хотел бы поговорить с человеком, оформляющим документы на прописку. Не моргнув глазом, уборщица авторитетно сказала:
— Ежели ты взятку хочешь дать, то это к нашей главной надо. Валентина Константиновна тебе нужна, точно. Через нее все бумаги проходят. Уж лет десять как начальником сидит.
Глазов согласился, что ему надо именно к Валентине Константиновне. Спросив, где ее кабинет, нашел обитую дерматином дверь за номером «7» и вошел без стука, как и положено в учреждениях. Начальница, зевая, сидела за столом, на звук открывшейся двери испуганно ойкнула:
— Ой, ну кто здесь? Что же вы без стука? — И прикрыла ладошкой рот, который вновь рефлекторно растягивался в зевке.
— Извините, — скромно потупился он. Глазов не считал, что зевание на работе — вещь предосудительная. Кому охота сидеть на такой жаре в душном помещении? До отпуска далеко. Все-таки июнь еще, не июль, и уж тем более не август. Вот в августе всех отсюда сметет. Пойдут к своим грядкам, на которых созрел урожай. И начнется засолка, закрутка, засушка. Отдых, словом.
— Вы что-то хотели? — Валентина Константиновна сделала строгое лицо, зевать перестала, руки положила на стол и сцепила пухлые пальцы. На пальцах сверкали многочисленные золотые кольца. От нечего делать Глазов мысленно стал их пересчитывать. Потом виновато сказал:
— Знаете, у меня к вам странная просьба. Я ищу одного человека.
— Вам в справочное бюро, — сухо сказала женщина. Глазов вынул из сумки коробку конфет:
— Понимаете, мне нужно узнать, когда он отсюда выписался и куда. Вы должны его вспомнить, это особенный человек.
— Вы из милиции?
— Я веду частное расследование, — честно ответил он и поставил на стол шампанское. Она посмотрела с откровенным интересом:
— Частное? Вы — частный сыщик? Я не могу об этом рассказать. Не имею права.
Глазов последовательно выложил на стол оставшиеся шоколадки. Разложив шоколадный пасьянс, продолжил:
— Никакого криминала здесь нет. Считайте, что мы с вами сидим не в кабинете, а на лавочке у дома и мирно сплетничаем о том, как это ужасно: увидеть молодого человека, высокого, стройного, у которого все лицо обожжено, да еще с глубоким шрамом на одной щеке.
— Как вы сказали? — встрепенулась женщина.
— Про лавочку?
— Нет, про шрам. Это было ужасно! Так обезображено лицо! — Она взялась обеими руками за свое собственное лицо, хоть и полное, розовощекое, но красивое. — Я, кажется, поняла, о ком вы. Дело не в его лице, а в том, что он женился, представляете?
— Ну и что здесь такого? — искренне удивился Глазов. — Каждый человек может жениться. Обезображенное лицо — это еще не повод остаться холостяком.
— Да, но на ком он женился! На гражданке Соединенных Штатов! Я сама его выписывала и делала запрос на выезд из страны. Ну вы же понимаете, сколько волокиты? Он же был у нас прописан, у своей матери, в деревне. Это очень странная история. Сначала он пропадал несколько лет, потом объявился весь изуродованный, принес, наконец, фотографию. Которую положено вклеивать в паспорт после того, как исполнилось двадцать пять лет. А ему уж далеко за тридцать! Десять лет просрочки! Но как на него ругаться? Штрафовать? Когда фотографию в паспорт клеили, все женщины у нас в учреждении так его жалели! В восемнадцать лет у него нормальное было лицо. Не красавец, конечно, но и не урод. И когда за паспортом приходил, все видели: высокий такой мужчина, представительный. Если со спины смотреть, так очень даже интересный.
— Брюнет? — спросил на всякий случай Глазов.
— Вот чего не помню, того не помню. Но видный. Вернулся через год, стал хлопотать насчет документов на выезд из страны. Жена его — американская журналистка. Это он сам мне объяснил. Мол, работала по контракту в России, а теперь уезжает обратно в США, и он с ней. Муж за женой едет. Обычно-то все наоборот бывает. Девки наши повыходят замуж за иностранцев, и за границу. Я почему и запомнила: случай редкий. Мы с мужиком этим разговорились. Уж очень мне интересно было: нормальные не могут себе жену найти, а этот страшный какой, да женился, еще и на иностранке! Он мне фотографию жены показывал.
— И что?
— Она негритянка!! Представляете? Негритянка! — Валентина Константиновна даже на стуле привстала, в такое волнение пришла.
— Ну и что? — опять удивился Глазов, который не был расистом. Конечно, и в Москве темнокожих людей не очень много, не как в США, здесь же, в глубокой провинции, негров отродясь, наверное, не видали. Во всяком случае, начальница паспортного стола никак не могла прийти в себя, хотя и прошло столько лет.
— Но она страшная была! Бывают негры красивые, я по телевизору видала. В сериалах. А тут… Два сапога пара, — сделала, наконец, свое резюме Валентина Константиновна. — Нет, бывают и в жизни приятные темнокожие, — не слишком уверенно добавила она. — И знаете, что интересно?
— Что? — Глазов ожидал услышать, что у негритянки по крайней мере растут щупальца или вовсе нет ушей.
— Он уже был не так уродлив. Конечно, нормальным человеком его назвать трудно. Но шрам уже был не так заметен, да и кожа на лице почти что нормальная. Только розовая, как у младенца.
