— Разрешите?
— Входи, Игорь.
— Я слышал, у вас тут мужик, который ничего не помнит. У меня друг в соседнем районе работает. Тоже опером. Так там уже двух таких подобрали. Шли по шоссе, без документов, без денег. Говорят, что ничего не помнят. Когда потрясли как следует, один сказал, что последним, что запомнил, был вокзал и чемодан, который он должен был кому-то передать. А другой вспомнил какую-то крытую брезентом машину. Его везли, везли, а потом выкинули на шоссе.
— И где сейчас эти двое?
— Как где? В психушку отправили. А куда их? Ничего не помнят.
Парень, которого назвали Игорем, повернулся к нему:
— Ты машину помнишь? Или вокзал?
— Нет. Бутылки помню. Много бутылок.
— Пили, что ли?
— Нет. Я не пил. — И добавил, старательно выговаривая слова: — Меня зовут Иваном. Я не террорист.
— А мне сказали, что побежал, когда окликнули. Зачем? Не помнишь?
— Как побежал, помню. Зачем побежал — не знаю.
— А почему ж ты черный такой? С юга, что ли? Армянин? Чеченец?
— Не помню.
— Ладно, пусть его врачи попробуют в чувство привести, — сказал майор.
— Эх, если б не черная физиономия!
— Да-а-а… Проверить надо бы.
— Да русский он! Никакого ж акцента!
— Да и черт с ним! Сейчас скажу, чтобы отвезли в психушку. Дело-то расследуют об этих Иванах непомнящих?
— Кажется, да.
— Вот и подкинем им. Пусть объявление в газете дадут. И по телевизору. Что это за мужик, кто знает? Может, личность какая известная.
— Отмыть ее надо для начала, эту личность, товарищ майор, а там поглядим.
— Ты, Игорек, возьми на контроль.
— Есть!
ДЕНЬ ВТОРОЙ
Утро
Он проснулся чистый, в чистой постели. Поел с большим аппетитом, после завтрака осмотрелся. Вспомнил, что накануне его отмыли, подстригли, побрили, одели в чистую больничную пижаму. Пожилая нянечка, возившаяся с ним в душевой, даже умилилась:
— Экий ты ладненький да хорошенький у нас! Как звать-то хоть, помнишь?
— Иван.
— Ванюша, значит. Красавчик ты у нас, Ванюша. Цыганистый да ладный. Хочешь чего? Может, покушать?
— Спать.
Теперь он в обществе таких же больных сидел в огромной, светлой комнате с решетками на окнах, бессмысленно улыбался и ловил на себе заинтересованные взгляды молоденькой медсестры. Наконец она подошла, поправила ему черные, курчавые волосы, достала из кармана маленькое зеркальце:
— Так хорошо? Гляньте.
Он глянул. Да, это его лицо. Теперь его, когда отмыли и побрили. Худое, смуглое, с жесткими, но очень правильными чертами. Глубокие, карие глаза, взгляд горячий и впрямь какой-то дикий, цыганский. Нос прямой, губы узкие, темные. Пальцем потрогал — твердые на ощупь, трещинка, которой невзначай коснулся, тут же заныла. Он поморщился.
— Дайте, я вазелином смажу.
Он понял, что нравится женщинам. Красавчик? Что-то знакомое всплыло в памяти. Нежные женские пальчики, ласково касающиеся его тонких губ. Ему это, кажется, нравилось. Вот и сейчас молоденькая сестричка трогает ласково трещинку, застенчиво улыбается.
— Легче?
— Маша, новенького к главврачу!
Она тронула за плечо:
— Ну, пойдемте. Провожу.
Он встал, медсестричка оказалась по плечо. То ли она такая маленькая, то ли он высок ростом. Верхняя пуговица больничной пижамы расстегнулась, он глянул на черные курчавые волосы у себя на груди, потрогал их пальцем: жесткие. Тело, которое надо заново вспомнить. Худое, смуглое, но, похоже, красивое и ловкое тело. Вон она как смотрит! Почему-то он застеснялся, пуговичку верхнюю тут же застегнул. Мужчина. Медсестричка зарумянилась, поторопила:
— Пойдемте, пойдемте! Владимир Степаныч ждет!
В кабинете несколько человек. Самый старый, в очках, смотрит очень внимательно:
— Ну-с, присаживайтесь. Иван, говорите?
— Да.
— Это все, что вы пока вспомнили?
— Кажется, все.
— Бывали в нашей практике такие случаи. Да-с, бывали… Травма у вас на затылке имеется, но, похоже, что не в ней дело. Стукнули чем-то тяжелым по голове, но такие удары приводят к временной потере сознания, но не к полной амнезии. Она явилась следствием чего-то другого. Пили что-нибудь?
— Не помню.
— Значит, вливали насильно, пока вы были без сознания. Да-с… На бомжа не похожи. Такого ладного какая-нибудь баба, да подберет. Женские персонажи в памяти не всплывают, нет?
— Пока нет.
— Что ж. И речь грамотная. Акцента нет. Боли какие-нибудь мучают?
Он поморщился:
— Что-то не по себе.
— А меж тем общее состояние организма вполне удовлетворительное. Ничего не говорит о том, что вы наркоман со стажем. И печень не увеличена. Значит, алкоголем не злоупотребляли. Давление в норме, анализы еще не готовы, но я так думаю, что и гемоглобин у вас в норме, и белка в моче нет.
— А лейкоциты?
— Простите, что вы сказали?
— Не знаю. Вы сказали «анализы», и в памяти всплыло слово «лейкоциты».
— Неплохо, уже неплохо. Еще какие слова знаете? Из области медицины?
Он замялся. Пожилой врач поправил очки:
— Так. Понятно. Что ж, я думаю, что родные у вас есть. Поживите пока на попечении у нашего женского персонала. С такими-то внешними данными… Да-с… Довольны, говорю, будут очень. Тут еще вами милиция интересуется. Желаете поговорить?
— Милиция? — Он вдруг испугался.
— Что ж вы так дернулись?
— Не знаю. Боюсь.
— Милый вы мой. Вам не милиции надо бояться, а тех, кого она ищет. Не милиция же вас наркотиками пичкала до полной потери памяти.
— Это были наркотические препараты?
— Что-то вроде того. Какой-то очень умный человек изготовил сие зелье. Химический состав пока, увы, определить не можем, хотя вы не первый к нам в таком виде. Так как насчет милиции?
— Если надо…
— Надо узнать, кто вы такой. Сколько вам лет, тоже не помните? Тридцать, тридцать пять, сорок?
Он поморщился. Снова вспомнил нежные женские пальчики на своих губах, потом они порхнули на веки, ласково закрыли глаза. «С днем рожденья, любимый! Закрой глаза, я приготовила тебе подарок!»
— Кажется, тридцать пять.
— Я так думаю, что память к вам вернется. Вот увидите жену, детей…
