— Какой же ты красивый, Ванечка! Почему ты такой красивый?
Меньше всего он хотел в себе сейчас этой красоты. К чему? Отчего? Был бы он жигало, альфонс, живущий за счет женщин, или киноартист, тогда пригодилась бы. А так красота его — вещь совершенно бесполезная. Женщины никогда не были самым важным в его жизни, он это чувствовал. Просто радовался, наверное, что все так легко, что не надо какими-то особыми усилиями добиваться их любви к себе, не надо тратить на это драгоценное время. Это было для удобства — его красота. А сейчас потеряло свою актуальность. Зоя будет с ним и так. Всегда будет. Она ему нужна. А до остальных сейчас нет дела. Он страшно занят. Вот сейчас должен добежать до парка, сделать несколько кругов, потом серию гимнастических упражнений и вернуться обратно. Опять же не для красоты, для дела. И плевать, что женщины смотрят, а потом сплетничают друг с другом. Может быть, думают, что это он нарочно: бежит, красиво бежит, старательно. Но он-то точно знает: для себя, не для них. Хотя спинку все равно выпрямил, бежать стал ровнее, дыхание, со свистом рвущееся из груди, постарался сдерживать. Ничего не поделаешь: природа. Инстинкт.
— Смотрите, смотрите: Мукаев!
— Хорошенький какой! Прямо Шварценеггер! Который Арнольд.
— Куда ему, Арнольду! Наш-то Ваня был силен по женской части. До того, как память потерял.
— А остальное?
— При нем, видишь?…
— Мукаев, гляньте!
— А-а, тот, которому память отшибло?
— Значит, девоньки, свободный. Раз жену не помнит.
— Он, говорят, теперь не пьет, не курит.
— И женщинами не интересуется?
— Ха-ха!
— А на вид, так все в порядке.
— А на ощупь?
— Подойди да проверь.
— Ха-ха!
Краска бросилась в лицо. Хорошо еще, что бежит. Эта краска не от стыда, а оттого, что как следует, разогрелся. Откуда их столько взялось в такую рань? Суббота же! На рынок идут. Вот попал. Ну и попал! Провинция. Забыл уже, что это такое. Вот сороки! Как соберутся вместе несколько баб, так одного мужика непременно заклюют!
— Здравствуйте! — поздоровался на всякий случай. Знает он их?
— Доброе утро.
Замолчали, улыбаются, разглядывают очень внимательно. В парк, скорее в парк! А вслед чей-то томный вздох:
— Повезло Зое…
Ему не повезло. Кто его таким родил? Как кто? Мама! Он вдруг вспомнил о матери. Как-то нехорошо получилось. Почему она кажется такой чужой? Почему, когда плохо, тянет не к ней, а к Зое? Надо бы сходить, проведать. Как она там, с новым мужем? Хотя почему это с новым? Муж у нее только один, он же новый, он же старый. Может, потому и неприятно видеть сына, который напоминает о плохом. О том, каким образом появился на свет. Но все равно: надо бы сходить. Спросить у Зои, где живет, и сходить.
Он вытер лицо, сняв с себя потную футболку. Оглянулся: не видит ли кто, что снял? Какой он, к черту, Шварценеггер! Еще работать и работать! Не для них, для себя.
Полдень и дальше
…Когда сел завтракать, Зоя стала торопливо одеваться.
— Ты куда?
— В гараж, за машиной.
— По-моему, я должен пойти.
— Ты кушай, кушай. Я сейчас.
Когда он через час вышел с сумками из дома, Зоя послушно уступила место за рулем. Он сел в «Жигули», неуверенно тронул рычаг переключения скоростей:
— Разве это так? Странно! Черт, похоже, что все забыл!
— Знаешь, давай-ка я, — сказала Зоя. — Ты еще не совсем здоров.
— Хорошо. — Он пересел на место справа от водителя. В конце концов, дороги-то не помнит. Где она там, их дача?
Ехали они с полчаса. Сначала по шоссе, потом по неровной проселочной дороге. Песок да сверху немножко щебенки. Хорошо, что дождей в этом году было мало по весне, а конец мая и начало июня выдались просто очень жаркими. Деревенька, куда они приехали, была небольшой. Дома старые, бревенчатые, новых современных построек и щитовых светленьких домиков по пальцам пересчитать. В основном везде темные от времени и дождей бревна, облупившиеся наличники, над первым этажом не мансарды — чердаки. Сверху — маленькое окошко в домике, похожем на скворечник.
Возле одного из таких домов они с Зоей и остановились. Он замер от восторга: настоящий деревенский дом! Родина. Он всегда помнил, что это его родина. Когда же бывал в деревне? В детстве? Надо бы у матери спросить.
На крыльцо под козырьком, покрытым зеленоватым, замшелым от времени шифером, вышла женщина лет шестидесяти (он догадался, что теща), радостно охнула, захлопотала:
— В дом проходите, в дом! Давно ж не виделись! Толя! Гости к нам! Толя!
Вышел и Зоин отец, буркнул что-то неразборчивое, подал руку. Он почувствовал, что родители жены не очень-то его жаловали. Из сада выбежали Головешки, еще больше посмуглевшие на солнце, увидев его, замедлили шаг, подошли степенно. Он нагнулся, поправил сбившиеся банты: один розовый, другой голубой. Точно помнил, что с розовым — Маша, та, что хорошо соображает в математике.
— Как дела? — улыбнулся. — Купаться пойдем?
Вот тут они оживились, две хорошенькие, смуглые девчонки. Он достал гостинцы из сумок, стал раздавать. Они, как всегда, не ссорились и, несмотря на то что и шоколадок, и прочих сладостей было по две штуки, причем все совершенно одинаковое, все равно разворачивали каждую конфету и делили пополам. У него сердце отчего-то заныло. Как будто в детстве был сильно обделен. Чем?
Теща пригласила обедать, выставила на стол бутылку водки. Он вспомнил, что зовут ее Анна Максимовна. Зоя говорила: Анна Максимовна и Анатолий Львович. Тесть разлил по рюмкам прозрачную жидкость:
— Ну, со свиданьицем!
Зоя выпила, закашлялась, он чуть глотнул и поставил рюмку на стол. Поймал удивленный взгляд тещи. Пусть. Не хочется. Гадость, определенно: водка — это гадость. Обед был простой: жареная картошка, салат из огурцов-помидоров, селедочка, посыпанная сверху зеленым лучком. Но ел он с аппетитом и все время оглядывался. Знакомый с детства деревенский дом: потолки высокие, русская печь, беленная известкой, в печи чугунная заслонка, пол из широких, толстенных досок.
— Жарко сегодня, Анна Максимовна, -улыбнулся. -Печь-то давно не топите, должно быть?
— Да, жарковато, — кивнул тесть, потом кашлянул: — Как со здоровьицем, Иван… кхе-кхе?…
— Поправляюсь, — коротко сказал он.
— Оно, конечно. Поберечься надо. Мать, а мне рюмочку еще можно?
— Да ну тебя! — махнула на него кухонным полотенцем теща. — Рюмочку! С рюмочки все у тебя и начинается! Иди вон лучше в огород, шланг налаживай. Поливать вечером будем.
— А чего его налаживать? Шланг как шланг, — подмигнул тесть. — Бери да поливай. Мотор, однако, барахлит. Смазать бы надо.
