— Ты думаешь, так будет лучше?
— Конечно. Так есть у тебя пять минут?
Мать обречено вздыхает. Она тоже яркая брюнетка, только загар у матери мягче, светлее, и губы полные, а не тонкие, как у него. Но все равно мать и сын очень похожи. Выглядит она очень молодо, заметил это еще в больнице. Следит за собой, очень следит. А готовить вот не умеет.
— Я сам порежу овощи в салат. Дай, пожалуйста, нож.
Берет со стола огурец. Мать дает нож, садится на табуретку. Они на кухне, скоро придет Коля.
— Твой муж, часом, не выпивает?
— С чего ты взял?
— Так. Ты не рада, что я зашел… мама?
— Отчего же? Рада. Но ты ведь уже взрослый мальчик…
— А у тебя своя жизнь. Понятно. Значит, я все-таки заставил тебя рассказать историю своего рождения?
— Господи, ты опять об этом!
— Ты же знаешь, что со мной случилось. — Он режет огурцы в салатницу: чик, чик, чик. Ножик острый. Может, ее муж и выпивает, но ножи в доме в порядке. — Я ничего так и не вспомнил. Помоги мне, мама.
— Да-да. Хорошо, — кивает она, потом спохватывается: — А котлеты-то! Котлеты!
Кидается к плите, быстренько переворачивает их, потом рассеянно говорит:
— Да, на растительном масле как-то получше.
— Значит, я выпытал у тебя историю своего рождения, а дальше? Что было дальше?
— Дальше? — Она в ужасе, хватается руками за щеки. — Ваня, но зачем?
— Я что-то ужасное от тебя хотел?
— Да, — шепчет она. — Согласие на эксгумацию.
— На эксгумацию? Твое согласие? Но кого? Кого я хотел… выкопать?
— Его…
— Мама…
— Какая глупая, совершенно глупая мысль! Ведь я же тебе поклялась: я своими руками, — она вытянула руки вперед, растопырила пальцы, на ногтях свежий маникюр, очень красиво, — вот этими руками его похоронила.
— Кого, мама?
— Твоего брата.
— Да что ты такое говоришь?! Какого брата?!
— Ваня, не надо так кричать… Ты же знаешь: я родила в семнадцать лет. Никакого УЗИ тогда еще не было, но у меня был такой огромный живот! Такой огромный! Ты себе даже не представляешь! Ах, да. Зоя. Близнецы ведь рождаются по наследству. То есть когда есть кто-то в роду… Но это не у нас. У него, — каким-то особым голосом сказала Инна Александровна. И передернулась от отвращения. — Я не хотела ребенка. То есть… Извини.
— Я понимаю.
— Что ты можешь понимать! Какие тогда были времена! Это сейчас… Всеобщая распущенность… А тогда… Словом, сначала хотела оставить ребенка в роддоме. Как меня все уговаривали! Как уговаривали! Медсестры, главврач… Все… Я мучилась, очень долго мучилась. Семнадцать лет. Когда врач-гинеколог понял, что самой мне не родить, решил делать кесарево. Тогда еще не часто оперировали, и был большой риск. Я помню только, как сделали укол в вену. Очнулась, живот огнем горит. И тут же: «У тебя двойня!» Мне сразу плохо, чувствую, что нянечка так жалостливо на меня смотрит. Я говорю: «Что?» А она: «Милая, ты только не переживай. Один мальчик-то твой умер. Пуповиной удушило». Не переживай! И тут я подумала, что это судьба так распорядилась. Одного возьму. Не откажусь. Но все равно было плохо. Может быть, рано в семнадцать лет просыпаться инстинкту материнства? — усмехнулась Инна Александровна.
— А… тот, второй? Ребенок?
— А… Ребенок… Мальчик… Заказали маленький гробик. Отнесли на кладбище. Я поплакала, конечно. Похоронили.
— И я, услышав эту историю, попросил у тебя разрешение на эксгумацию?
— Согласие.
— Согласие, да. Согласие.
— Попросил, — как-то вяло согласилась Инна Александров на. — Но я тебе клянусь, что своими руками…
Раздался звонок в дверь.
— Коля! — вздрогнула Инна Александровна. И ему торопливо: — Я тебя прошу. Прошу. Не надо об этом при Коле. Умоляю. Не надо больше.
— Ты подпишешь бумагу? — только спросил он.
— Подпишу, подпишу. Хочешь убедиться — убедись сам. Глупости какие-то, право.
Она менялась на глазах, становилась какой-то томной, жеманной. И, приложив палец к губам:
— При Коле ни-ни. Не вздумай.
Он со вздохом подошел к плите, перевернул котлеты. К Зое бы ее, на курсы кулинаров. Снова взял нож, стал резать помидоры в салат. Мужчина, вошедший в прихожую, говорил раскатисто и слишком уж громко. Нет, Коля не был пьян в стельку. Так, чутьчуть. Для храбрости, наверное, принял. Красивая ведь женщина -Колина жена — и неглупая. Должность опять же неплохую занимает. Такой надо уметь соответствовать. Или выпивать понемногу до иллюзии, что соответствуешь.
— О! Да у нас гости! А что ж один, Иван?
— Дети в деревни у бабушки с дедушкой. — Уловил, что мать едва заметно поморщилась. Бабушка!
— Инночка, ну, с гостем надо бы принять. Святое.
— Сейчас, сейчас, — тут же засуетилась мать.
— Спасибо, я не пью. И жарко.
— Ну! Жарко!
Отчим все время подмигивал и был неестественно оживлен. Он понял вдруг: ведь пасынок тоже при должности, следователем в прокуратуре.
— А вы где работаете? — спросил.
— Ваня! — тут же одернула мать. А что он такого сказал? Ах, да! Должен был помнить. Но — не помнит.
— В ПАХе мы, — кашлянул отчим. — Гайки крутим.
— Что ж. Всякий труд… То есть я хотел сказать, как там с зарплатой? Нормально?
— Ваня! — снова жалобно вскрикнула мать.
— Извините. Бога ради, извините. Я, пожалуй, пойду. Зоя ждет. Пойду. Я зайду к тебе завтра на работу, мама. По нашему делу.
Удерживать его никто не стал. Странная это вещь: женское счастье. Застит глаза, да так, что не сморгнешь. Вот ведь криво все через него, неправильно. И люди другие, и жизнь. Неужели она не видит, какой на самом деле этот ее Коля? Не видит.
Он понял, почему бывал здесь так редко. Если вообще бывал. Не оттого, что не хотел делить мать с другим мужчиной. Просто очень хорошо понимал отчима Колю, ведь сам охотно пользовался женской любовью. А подобное себе наблюдать не слишком приятно. Дать бы Коле в морду, по-прежнему, по-мукаевски, да…
Не о том надо думать. Завтра оформит все бумаги и пойдет на кладбище. Гнусность какая! Но пойдет. Зачем-то ему это было надо. И сейчас надо.
ДЕНЬ ШЕСТНАДЦАТЫЙ
Ближе к полудню
Да, именно к полудню он уладил все необходимые формальности. Зоя, услышав об эксгумации, только руками всплеснула:
— Ой, Ванечка, да зачем?
— Затем, что я не верю своей матери, — отрезал он.
