– Вроде, ничего не изменилось.
– Как так? – обиделся Эдик. – Я книгу новую купил!
– О чем?
– «Энциклопедия живописи», – похвастался Эдик. – Экспрессионисты.
– На кой?
– Интересно.
– А эти твои... как там их? Психи! То есть, психологи. Ты их что, забросил?
– Зачем? Читаю. А ты, собственно, зачем пришел? – спохватился Эдик.
– Да так. Проведать зашел.
– Не темни. Ты ничего не делаешь просто так, Андрон. И здесь тебе не нравится.
– Да, нормально все.
– Врешь. Ну, давай. Используй меня уже. Не тяни время.
– Я гляжу, ты сегодня агрессивный. А причина?
– Просто ты мне помешал, – сердито сказал Эдик.
– Бриться помешал? – кивнул он на пачку одноразовых станков и лежащую рядом ватку со следами крови. – Или ты эксперименты над собой ставишь?
– Говори, чего тебе надо, и уходи.
– Слушай, может, ты выпить хочешь? Так я схожу.
– Тебе не удастся меня споить. Я же сказал, что хочу изменить свою жизнь.
– Поясни.
– Это ни к чему.
– Лично я изменений не вижу, – он демонстративно оглядел комнату. – Все вещи на месте.
– Это внутри меня.
– Ну хорошо, – сдался он. – С трезвым тобой трудно, это я понял. Давай зайдем с другого конца. Можешь прояснить некоторые вещи? С точки зрения психологии?
Эдик аж подпрыгнул. Очки задорно блеснули, когда Мотало сказал:
– А я тебе предупреждал! Всех предупреждал! Что вы еще ко мне придете! Что? Пригодился Мотало?
– Ну возьми с полки пирожок. Ты гений, а мы дураки. Вот и объясни нам, сирым, в чем мы не правы. Это загадочное дело не дает мне покоя, – пожаловался он. – Потому что в нем оказалась замешана загадочная женщина.
– Алина Вальман? – привстав, жадно спросил Эдик.
– Она.
– И... как?
– Видишь ли, оба этих парня к ней ходили. Тот, что повесился, и тот, которого застрелили.
– Минуточку. – Эдик откинулся на подушку. – Можно уточнить: кого именно застрелили?
– Ты дурочку не гони. Курехина. Ты сам это утверждаешь.
– Ошибся, – спокойно сказал Эдик. – Курехин застрелился.
Он оторопел.
– Мотало, ты... Да ты, блин, в себе? У меня есть заключение экспертизы!
– У следователя тоже есть. Там все написано. И в той форме, в которой он просил.
– Ты что?!! Я ж тебя столько лет знаю! Ты никогда этого не делал!
– Не делал чего?
– Не подтасовывал результатов экспертизы!
– Вот видишь, – усмехнулся Мотало. – У меня безупречная репутация. Значит, и на этот раз все так, как есть на самом деле. Я ничего не подтасовывал. Ошибся, с кем не бывает? Все мы люди, – Эдик развел руками.
– Ну нет, – он в волнении встал. – Я тебе не верю! Кто на тебя давил? Следователь?
– Андрон, – неожиданно мягко сказал Эдик. – Ты... Ты сядь. Сядь. И спокойно послушай.
Он сел.
– Ну?
– Мы оба ошиблись. Это я виноват. У меня была депрессия. Почудилось черт знает что. А сейчас прошло. И тебя завел не по делу. Ты, вот что... ты иди в отпуск, Андрон.
– В отпуск? – ощерился он. – К маме на дачу, огурцы солить?
– Там хорошо... – мечтательно сказал Эдик. – Тихо, спокойно. Заодно с мамой помиришься. Мама у тебя хорошая. Я ее уважаю.
– Уважаешь? Это хорошо. – Он опять встал. – А вот я тебя уважать перестал. Говоришь, человеком решил стать? А стал ты, Мотало, дерьмом! У тебя, как ты говоришь, произошла переоценка ценностей. Тогда тебе следует выгрести дерьмо из своей квартиры, – он кивнул на диван, где валялись вещи. – А то слишком много дерьма.
Мотало не реагировал.
– Молчишь? Не хочешь мне помочь? Тогда я сам. Я все равно к ней пойду. И я ее дожму. Я это умею, ты знаешь. И мне плевать, сколько у нее денег.
– Андрон, не надо, – тихо попросил Эдик.
– Выходит, богатым все позволено?
– Не в этом дело. Они ведь сами... Понимаешь? Сами.
– Но причина-то была!
– Это не причина. Это... Как бы тебе объяснить? – Эдик прикрыл глаза. – Люди... Они же все разные. Чем человек умнее, тем он уязвимее. Как только он начинает задумываться о смысле жизни, о том, как все устроено и что является первопричиной, так он тут же становится уязвим. В его жалкой душе появляются бреши. И туда очень легко вклиниться. Особенно, если имеешь специальную подготовку. А вклинившись, очень легко влиять, вплоть до... – Эдик осекся.
– Не понял? Ты это о чем?
– Наиболее устойчивы в этом плане люди, занятые физическим трудом. И люди, чей день расписан по минутам. Трудоголики вроде тебя. Но в какой-то момент они становятся особенно уязвимы, в момент, когда их деятельность прекращается. Человек, увы, не вечный двигатель, ему иногда надо отдыхать. И в этот момент в его душе образуется не просто брешь, а черная дыра. Он начинает не просто задумываться, а задумываться всерьез. И понимает, наконец, очевидную суть: все бессмысленно. Работа – тот же допинг. Наркотик. И пьют потому же, почему сгорают на работе: пытаются оглушить себя, ослепить, а главное, отключить мозги. Все, что мы ни делаем, есть попытки отвлечься от мысли о смерти и осознания ненужности всего того, что мы делаем. Если этот момент угадать, то и стараться-то особо не надо.
– Опять не понял, – набычился он. – Тарабарщина какая-то! Ты по-человечески можешь сказать?
– А ведь я тебе сейчас все объяснил, – тихо сказал Эдик. – И объяснил, чего ждать. А ходить к ней не надо. Ты ничего не добьешься. Если только ты не хочешь добиться самой Алины Вальман.
– Ты в своем уме?!
– Она произвела на тебя впечатление, ведь так? Она ведь этого и добивалась.
– Да зачем ей какой-то опер?
– Ей нужны все, понимаешь? Все. Если ты сейчас не остановишься, то будет только хуже. Тебя затянет. И хотя ты – это не я, и женщин ты не боишься, и опыта у тебя предостаточно, но это ее игра, она этим живет, она этим дышит, если хочешь.
– Фу ты, как пышно! – он прошелся взад-вперед по комнате, споткнулся о завернувшийся угол ковра и чертыхнулся. – А не ее ли деньги произвели на тебя впечатление, а? И вообще: ты-то откуда знаешь? – подозрительно спросил он. – Ты что, ее видел? Или, быть может, ты о ней читал?
– Нет. Все, что я знаю, я знаю от тебя. Если есть какие-то вопросы, задавай. Если ты хочешь мне что-нибудь рассказать, я послушаю.
– Вопросы? Зачем женщина делает татуировку во всю спину?
