Алексей толкнул дверь. Остальные – Катя, Люба и Роман – ждали их в предбаннике.
– Люба, Михаил говорил вам о своей работе в Концерне?
– Да. А что?
– Вы знаете, что он там делал?
– Его пригласили для собеседований с персоналом. Там случилось два самоубийства, дирекция обеспокоена. Миша должен был в течение месяца…
Месяца. Разумеется, там ведь огромное количество людей работает… Но Козырев успел отработать только первую неделю.
– Он описывал вам людей, с которыми встречался? Делал какие-то комментарии?
– Вы плохо знаете Мишу. Он никогда не рассказывал о встречах с другими клиентами.
– Спасибо, – обронил детектив. Жаль, что Люба ничего не знает, он надеялся на какие-нибудь дополнения с ее стороны… – Ну что, двинули?
В спортивном зале на матах расположилось около трех десятков человек – кто сидел, кто лежал. Стоял гул голосов, усиленный эхом подвала. Некоторые посмотрели на вошедших с любопытством.
Алексей немного удивился, увидев, что присутствующим за двадцать, некоторым и в районе тридцати. Он почему-то думал, что Михаил работал с подростками. Может, потому, что Люба называла их «ребятами». Хотя, конечно, это слово не зарезервировано исключительно для детей и подростков: в своем кругу мы долго (если не навсегда) остаемся «ребятами», «девочками», «пацанами»…
– Олег! Олежка! – позвала Люба.
Парень неспешно обернулся, встал.
Катя вытянулась и побледнела.
Шум прибоя или шум в ушах? Жар южного солнца или жар вскипевшей крови?
Арно. Ласковый подлец, красивое ленивое животное с гибким сладострастным телом, золотые глаза, как жерло плавильной печи, – горнило, где горела и плавилась ее страсть.
Грубому, мужскому идет изящное, нежное: рыжеватый завиток на сильной шее, массивный серебряный браслет на крупном запястье, пушистые коричневые ресницы. Она подставляла губы, он ресницами их щекотал; она смеялась, он спрашивал: чешутся? Это от желания, чтобы я их поцеловал!
И он целовал.
Потом, под конец, когда уже не оставалось сил и она откидывалась от него в изнеможении, ей казалось, что она, как самая маленькая матрешка, поместилась в тело большой – в его тело. Оттуда невозможно выйти самой, это плен; но было так сладостно в его плену. Она вовсе не собиралась покидать его большое тело. Она уже обживалась внутри, она уже обставляла его, как дом – сюда стол, сюда комод, – она собиралась прожить в нем долгую счастливую жизнь. С детьми и внуками.
Пять недель сияющего блаженства. Пять недель она кричала на весь космос: я встретила свое счастье! Слышишь, Земля? Слышите, планеты? Я нашла его!!!
И вот горячечный бред:
– Арно, я не понимаю… Я видела тебя в кафе с другой женщиной, вы целовались!
– И что?
– Но ты же любишь – меня! Ты так сказал!
– Но я же не говорил, что люблю тебя единственную. Я еще много кого люблю, – произнес он невозмутимо.
– Как это?.. Но… ты рассказывал, какая я нео…быкновенная, – слово проговорилось с трудом, оцарапав нёбо своей банальностью. – Что не встречал таких… что я уникальна…
– Это правда. – Он поставил стакан с пивом, который до сих пор держал в руке, браслет звякнул об столик. – Каждая женщина уникальна. И потому необыкновенна. Одно логически вытекает из другого, верно?
Боже, какая потрясающая у него улыбка… Так бы целый день – да какой там день! вечность! – глаз не отрывала, любовалась.
Катя почти не понимала его слов. Она начала разговор с одной-единственной целью: убедиться, что случилось недоразумение, мучившее ее с прошлого вечера, что Арно сейчас все объяснит, все станет на свои места, ее звездное счастье вернется. Но он никак почему-то не объяснял, ничего на свои места не становилось. И Катя задавала все новые вопросы, будто надеялась его подтолкнуть: ну же, ну давай, ну скажи, что все в порядке!
– А что же для тебя тогда слово «люблю»?
– То же, что и для всех.
– О, нет. Любовь – это выбор!
– С чего ты взяла? Романов начиталась? Ваша великая русская литература? Толстой-Достоевский? Это все давно устарело, цыпонька! Читай Бегбедера! Вот где правда современной любви.
– Не правда, нет! Это ложь. Подмена понятий.
– Твое личное дело, что ты об этом думаешь. Я сказал правду: я люблю тебя. Но не только тебя.
– Так не бывает, Арно!!!
– На нескольких жениться – вот как не бывает. Вернее, закон не позволяет. А любить можно сколько влезет.
– Не любить… Спать!
– Заниматься любовью, так звучит приятнее.
– Это секс, чистый секс. При чем тут любовь?!
– Когда я сплю с женщиной, я испытываю к ней чувство любви.
– Но это же не любовь, мерд
[2]
!
– Ты вкладываешь в данное слово личный смысл. Но это твои проблемы. Я не могу отвечать за тараканов в твоей голове. Скандал меня утомил, а ты разочаровала. Я не хочу повторения. Адьё.
…А потом обжигающее чувство стыда. Как можно было оказаться такой наивной, такой дурой, такой… такой… такой слепой! Ведь можно было сразу, сразу опознать в этом теле ненасытное сладострастие, в этих тигриных глазах – охотника! Такие охотятся и употребляют добычу в пищу, – а разве можно любить пищу? Нет, любят – покушать, сам процесс, только и всего! Свое удовольствие любят, наслаждение…
Можно, можно было сразу это понять, и нужно! И спасаться бегством, пока не поздно, пока ее не отравило его обаяние. Как же она, Катя, могла так вляпаться, ведь умная девочка! Умная интеллигентная девочка… Наивная девочка, хотя уже двадцать два года, уже пора бы расстаться с иллюзиями…
Но наивность – это не глупость, нет! Неужто ум заключается в том, чтобы подозревать в каждом, кто встретился на пути, подлеца? Мир состоит только из уродов, а если ты вдруг решила, что у человека настоящие чувства, то ты дебилка последняя? Скажите мне, скажите: по нашей планете ходят одни уроды? А не-уроды – это дураки?
Кате хотелось догнать его и залепить пощечину прямо в его холеную небритую щеку. Сказать что-нибудь обидное, унизить, чтобы ему тоже стало больно…
Но ему не станет. У него нет болевых рецепторов в душе. А у Кати их почему-то много, слишком много… Кто из них урод, а?
…А к вечеру ей позвонили и сказали, что Миша погиб. Болевые рецепторы взорвались. И от их атомного разложения исходила смертельная радиация.
…Нет, с Катей не случилось ни нервного срыва, ни кратковременного затмения разума. Она прекрасно поняла, что перед ней не Арно, а совсем другой человек по имени Олег. Просто он был немного похож. Отчасти физически – буйством темно-рыжих волос и звериной желтизной глаз, и даже браслетом, только кожаным, а не серебряным; отчасти тем неуловимым истечением ласковой, обволакивающей энергии, как она теперь знала, обращенной вовсе не к ней лично, а ко всем без разбору женщинам, в плену которой она недавно пребывала. И эта похожесть мгновенно содрала едва образовавшуюся корочку на ране разрыва и обмана.
