– Должно быть, так.
– А что потом?
– Они трудно жили. Американцы очень скоро стали врагами номер один, началась холодная война, его то и дело вызывали в… разные прекрасные организации. Однажды даже посадить пытались, но ничего не вышло. Односельчане встали насмерть, чуть бунт не случился! А бунт на Чукотке допустить никак нельзя: у всех оружие, и все умеют им пользоваться, начиная с грудных детей и заканчивая немощными старухами. И от него отстали.
– А потом?
– А потом он умер, и бабушка осталась одна. Нет, с детьми, конечно! С мамой и дядей. Но все равно одна. Когда мы летом прилетали к ней из Магадана на каникулы, она все время рассказывала истории, и все про деда. По ее историям если судить, дед был великий человек и великий охотник.
– Как его звали?
– Патрик Скотт Кэмерон. У моей бабушки фамилия Кэмерон, представляешь? Я тебе потом фотографии покажу, где мы все вместе.
Лиле и в голову не приходило, что существуют фотографии! Он рассказывал ей… легенду, а легенды не бывают иллюстрированы фотографиями! Она даже обиделась немного.
– Я деда плохо помню, Ромка чуть получше. Он же старше меня. Помню, что он был высокий, очень высокий! Или мне так казалось? И еще меня поражало, что у него светлые волосы. Я почти не видел людей со светлыми волосами. Потом, уже в университете, мне стало казаться, что он похож на Хемингуэя. Ну, это я так придумал.
– У тебя волосы темные, а щетина светлая. Должно быть, от него, от деда.
Олег слегка повернулся и посмотрел на нее:
– Что ты сказала?
– Что у тебя светлая щетина.
Почему-то упоминание об этой незначительной подробности подействовало на него странным, непонятным образом. Он вдруг стал длинно дышать, притянул ее к себе, прижал, а потом приподнял и положил на себя сверху.
…Она улетит, напомнил он себе. Тебе придется проститься со своими братьями, со своим морем, со всей своей жизнью, чтобы остаться с ней. Такой уговор. Таковы условия.
Жизнь за жизнь.
Лиля двигалась на нем, трогала, гладила его, прижималась губами, руками, а он поначалу все думал, а потом перестал думать.
Женщина на галечной косе ждала и звала его, и он пошел к ней.
Утром оказалось, что они так и заснули на шкуре белого медведя и Лиля отлежала бока. Солнце ломтями лежало на белом лиственничном полу. Лиля села и замерла, привыкая к себе, другой и новой.
В том, что она стала другой и новой, не было никаких сомнений. Ей даже хотелось в зеркало посмотреть. Она знала, что и там окажется какой-то другой человек, а вовсе не прежняя Лилия Молчанова.
Она посидела немного, потом осторожно вытянула голые ноги и сунула их внутрь солнечного ломтя. Стало тепло и щекотно. Лиля пошевелила пальцами.
Где-то в брюхе гренландского кита возился ее любовник, ее сообщник, ее новая жизнь, ее легенда по имени Рэу. Она слышала его.
– Олег!
Никакого ответа.
Лиля еще посидела, блаженно жмурясь и грея ноги в куске солнца, потом поднялась и отправилась его искать. Отсутствие одежды ее нисколько не смущало.
– Так и должно быть, – сказала она себе. – Когда человек рождается, на нем нет никакой одежды!
Олега она нашла в бане. Дверь была распахнута, оттуда несло ровным и плотным теплом.
Тепло на Арктическом побережье Ледовитого океана – это самое главное. Без него пропадешь. Как и без еды. Тут у нас в декольте и лакированных штиблетах никак нельзя…
– Олег!
Лиля прыгнула ему на спину. В последнюю секунду непостижимым образом он повернулся и подхватил ее.
– Ты давно встал?
– Недавно.
– А зачем ты встал?
– Затем, что утро.
– Нам на работу только к четырем. – Лиля потерлась щекой о его скулу с пролезшей светлой щетиной. – У нас еще уйма времени, а ты взял и ушел.
– Я не ушел. И времени у нас совсем мало.
У него было изумительное тело, сухое, гладкое, смуглое. Плотные длинные мышцы на ногах, похожие на звериные. Лиля потрогала его ногу – с восторгом.
Покраснела и отвела глаза.
А он не отвел.
– Не смотри на меня так. Я стесняюсь.
– Ты не стесняешься.
– Я хочу с тобой разговаривать, – сказала Лиля и все-таки взглянула ему в лицо. Щеки у нее пылали, то ли от Великой Любви из легенды, то ли от смущения, то ли от того, что в бане было жарко, ужас! – Я хочу с тобой разговаривать, понимаешь? Я же ничего о тебе не знаю! И ты ничего обо мне не знаешь. Я хочу говорить с тобой всегда.
Он улыбнулся:
– Мы все время говорим. Разве ты не слышишь?
– Я хочу разговаривать словами, – упрямо сказала Лиля.
– Словами тоже можно.
Он вдруг взял ее за бока – она ахнула и схватила его за плечи, – легко поднял, как будто она ничего не весила – а она весила, и точно знала, сколько именно, в прежней жизни ее очень занимал вопрос веса, – перевалил через деревянный борт и плюхнул в воду.
Лиля взвизгнула. Вода была горячей, в ней извивались длинные черные ленты ламинарий.
– Я не хочу в бочку!
– Это лучший способ восстановить силы. Горячая вода и морские водоросли.
– А тебе не нужно… восстановить силы?
Он вдруг захохотал.
Она так нравилась ему, так притягивала, не давала думать, хотя давно следовало бы подумать хорошенько, так увлекала в легенду про кита Рэу, что он не знал, как быть со всеми этими сложными чувствами.
Повернуться спиной он уже не мог.
Хохоча, он залез к ней в бочку – коричневая вода моментально вышла из берегов и залила плиточный пол, – обнял, прижал ее к себе и макнул с головой. Когда они вынырнули, отфыркиваясь и отплевываясь от чудодейственных ламинарий, Лиля заявила, что на работу сегодня не пойдет и его не пустит.
Он согласился – ну, конечно! Бог с ним, с прямым эфиром!.. Как-нибудь обойдутся без них.
Лиля, как любой человек, работающий именно в прямом эфире, знала совершенно точно, что пропустить его можно, только если находишься в коме, смахнула с лица водоросли и горячую воду и посмотрела подозрительно.
Он покивал – конечно, пропустим.
– Я тебя люблю, – сказала она строго. Его близость в горячей воде была почти невыносимой. – А ты смеешься.
– Я не смеюсь. Но мне нужно выяснить, кто пытался тебя… убить. А я пока этого не знаю.
Лиля плеснула ему в лицо водой из сложенных ковшиком ладоней. Он зажмурился.
– Ну, ты же не дашь никому меня убить, – сказала она рассудительно.
