Его товарищи повели себя по-разному. Егоров даже не поднял головы. Чуднов смотрел на подъезжающих мужиков с прежней мечтательностью в глазах, сжимая в зубах травинку, и мысли его витали где-то далеко-далеко. Господин Ганичкин, напротив, присматривался к новым людям со вниманием, словно стараясь запомнить черты лица каждого.
Тут телега вдруг остановилась. Прервался скрип плохо смазанных осей, перестали стучать копыта. Наступила воздушная тишина, пронизанная теплым ветерком.
В ней-то и прозвучал голос одного из мужиков, лежащих на соломе:
– Это кто ж вы такие будете, господа-товарищи? Вроде не местные, а? Из каких краев прибыли, странники?
В его тоне, в словах, произносимых с протяжной ленцой, проступала издевка. Чувствовалось, что этот человек презирал каждого, кто ему непонятен, кого он не знал по имени-отчеству, с кем не сидел за одним столом и не распивал чарку. Сидорчуку до этого не было дела, но ему не понравился вопрос. Неприятный он был, с подковыркой, да и задан не к месту. Совсем ни к чему было знать первому встречному, что за люди катят по проселочным дорогам на автомобиле. Не их ума это было дело.
– Проезжай, не задерживайся! – резко сказал Сидорчук. – А наши личности вас не касаются. Двигай дальше, пока я у тебя чего-нибудь не спросил.
– Ну-у, это сурьезно! – Мужичок покрутил головой, с неожиданной легкостью поднялся с соломы, сел и ухватился за край телеги. – А я ведь это вот к чему. Ежели вы не местные, то положено дань платить, ну, вроде сказать, откупные, чтобы путь легкий был, без препятствий.
Такой поворот разговора совсем не устраивал Егора Тимофеевича. Очень уж это все было похоже на ту наглость, которую он частенько наблюдал в бунтующих селах, у кулацких выкормышей, охочих до безобразий и смуты. Слишком часто подобная наглость перерастала в кулачный бой или даже во что-то похуже.
– А вот я тебе сейчас заплачу! – грозно произнес Сидорчук, выразительно похлопывая по кобуре маузера. – Отсыплю полной мерой! Ты у меня отучишься шутки шутить!
– Да уж какие шутки, господин-товарищ! – как-то даже печально проговорил мужик и вдруг хищно сузил глаза.
Рука наглеца воровато скользнула за спину. Между тем сосед по телеге уже выхватил из вороха соломы обрез и вскинул его, намереваясь палить напрямую в массивную фигуру Сидорчука.
Тот точно во сне услышал, как о капсюль патрона стукнул боек. Может быть, ему это показалось от напряжения. Только вот дальше ничего не последовало. Выстрела не было – случилась осечка. Сидорчук рванул рукоятку маузера, глядя, как первый мужик, пытаясь исправить оплошность товарища, тянул из-под соломы вороненый ствол карабина.
Егор Тимофеевич пальнуть не успел. Кто-то опередил его. Револьверный выстрел грохнул за спиной. Мужик с карабином точно ужаленный дернул рукой и ухватился за простреленное плечо.
Бледнея, он повернулся к вознице и завопил:
– Гони, твою мать!
Бородатый взлетел на телеге в полный рост, хлестнул лошаденку вожжами и заорал точно соловей-разбойник:
– А-а-а-а! Н-но! Пошла, мертвая! Пошла!
Пегая лошадь рванула с места с прытью, которой от нее никак нельзя было ожидать, и понесла повозку по направлению к лесу. С телеги дважды выстрелили, но из-за тряски оба раза впустую.
Сидорчук, стоя на одном колене, выпустил пулю вслед убегающему древнему экипажу, промахнулся и прошептал злое ругательство. Целиться было сложно из-за столба пыли, поднявшегося за телегой.
По беглецам стали стрелять и остальные. Ганичкин, старательно целясь, посылал одну пулю за другой из никелированного револьвера. Егоров ожесточенно палил из карабина, который достал из автомобиля. Чуднов, отвлекшись от мечтаний, вскочил, выхватил из-за пояса наган, метнулся к дороге, вдруг споткнулся и упал. Он поспешно вскочил, так же быстро выстрелил, но тут же плюнул в сердцах и опустил оружие.
– Хорош лупить! – крикнул Сидорчук. – Нечего зря патроны переводить. Ушли они.
Телега и вправду уже скрывалась за деревьями. Ганичкин снял с головы фуражку и чистым белым платком утер вспотевший лоб.
– Ушли, – констатировал он, обернулся к Сидорчуку и спросил: – Как вы, Егор Тимофеевич? За малым этот ушкуйник вас не приложил. Кабы не осечка!..
Сидорчуку было неприятно слышать такое от бывшего. Тот, небось, сам свечку поставил бы, если бы на свете одним чекистом стало меньше. Сидорчук знал эту породу. Белая кость, голубая кровь – с народом им не по пути. Как волка ни корми!.. Сидорчук демонстративно отвернулся и с досадой посмотрел туда, где оседал столб дорожной пыли, поднятый телегой.
Вдруг он заволновался, приложил ко лбу козырьком ладонь, вгляделся и хрипло сказал:
– Ах, дьявол! Сняли кого-то! Гляди – лежит! Ей-богу!.. Ну-ка, Василий, шагай за мной! Да под ноги смотри, а то опять в нужный момент землю носом клевать будешь!
– Да я это самое… Я, Егор Тимофеевич, ногой в кротовую нору попал! – сконфуженно объяснил Чуднов. – Честное слово, этого со мной больше не повторится.
– Да уж постарайся! – буркнул Сидорчук, обернулся к Егорову и сердито сказал: – А ты мотор налаживай! А то, чую я, никуда мы отсюда не уедем! Поспешай, я говорю!
Ганичкину он вообще ничего не сказал, даже не посмотрел в его сторону, как будто того здесь и не было. Егор Тимофеевич широким шагом двинулся к телу, лежащему на дороге, сопровождаемый быстроногим Василием. Егоров же закинул на плечо карабин и вернулся к автомобилю. Оружие он однако же теперь ставил под рукой, чтобы не оказаться снова застигнутым врасплох. Ганичкин, ничуть не расстроенный, достал из коробки еще одну папиросу и стал ждать возвращения командира.
Сидорчук и Чуднов вернулись довольно скоро.
– Наповал! – авторитетно объявил Василий. – Это Степан его… Под левую лопатку. Слышь, Степан? Твоя пуля его нашла!
Егоров только пожал плечами. Он как раз отходил от автомобиля, вытирая руки ветошью.
– Можно ехать, – сказал водитель. – В городе механика найти надо бы, по крайности лудильщика. А то далеко не уедем.
– Будет тебе лудильщик, – пообещал Сидорчук. – Все равно в милицию надо. Хочу в этом безобразии разобраться. Как это они себе тут позволяют в уполномоченных среди бела дня шмалять?! Только мертвяка придется с собой захватить. Личность чтоб опознали.
Путешественники расселись по местам, выехали на дорогу. Оружие все держали наготове. Возле тела притормозили, кое-как приткнули труп на сиденье. Это был тот самый наглый мужичонка, каких-то пятнадцать минут назад ведший разговоры. Теперь он оказался бок о бок с Ганичкиным, но тот даже бровью не повел, словно и не заметил неприятного соседства. Такая твердость духа даже в Сидорчуке вызвала что-то похожее на уважение.
Путники не без опаски углубились в лесную чащу. Но под сенью дубравы было тихо. Никаких звуков, кроме пения птиц и жужжания мотора, слышно не было. Дорога петляла между деревьев, а где-то на середине леса перекрещивалась еще с одной. Сидорчук приказал остановиться и внимательно осмотрелся по сторонам.
