Пытаясь не обвинить, нет, но понять логику поступков Коссы, который шел через папский престол к объединению всей Италии (не забудем про его блестящие дипломатические и военные таланты!), очень, очень могло стать и такое, что, по мнению Коссы, Филарга потребовалось поскорее убрать. Пока не изменилась ситуация. Пока своей бесхребетностью и добротой новый папа не разрушил коалиции, с таким трудом созданной Коссой! Но тогда и Мильоратти надо бы было убрать, а также арестовать и убрать Григория XII, и вообще Коссе стать убийцею века!
Все это рассуждение, разумеется, действенно лишь в том случае, ежели Парадисис попросту не сочинил всей этой двойной одновременной смерти ради претенциозного литературного эффекта.
И только один «личный» поступок допустил Бальтазар, опять же согласно Парадисису! То ли слишком долго сдерживавший свой гнев, то ли не уверенный, что Има осталась жива (последнее – вернее!). «В тот же день, к вечеру он пришел к Ринери.
– Ты рассказал Яндре, что Има поселилась в Пизе? Ты?!
– Я… Я думал… Мы вместе все… На лодке…
– Потому ты и спал с ней, подонок! Я не хочу тебя Убивать просто так, защищайся! – И Косса бросил ошалелому Гуинджи Ринери стилет: – Защищайся, ну!
Убив друга, Косса еще постоял, медленно приходя в себя, и вдруг, закрывши лицо, выбежал из комнаты. Ринери он убил все-таки зря и помнил о том всегда, всю жизнь, даже не признаваясь себе в этом».
Но, повторим – вряд ли! Сцена могла бы быть правдой лишь в том случае, ежели Косса поверил в смерть Имы. Но тогда бы он и с Яндрой по-другому разговаривал!
А главное, почему сцена не выдерживает никакой критики, убивать Ринери за известие о приезде Имы вообще было нелепо! Сам же Парадисис говорит, что женщины встретились, когда Бальтазар привел Иму к себе в дом! Скорее всего, Парадисис писал свой роман урывками и забыл об этой детали. С авторами такое случается.
Поэтому вернее предположить, что никакого убийства Ринери не была, как, возможно, не было и отравления Яндры. Парадисису для заключительных сцен романа попросту занадобилось убрать лишних своих героев и еще раз подчеркнуть пиратскую сущность Коссы.
Ринери было пятьдесят лет, как и Коссе. Немного поздновато для безумной, ни с того, ни с сего, ярости и обнаженных стилетов. В этом возрасте чаще всего все-таки сперва думают, а потом делают, но не наоборот, хотя могучие страсти также не исключены.
Ринери мог спокойно жить, и даже пережить Коссу у себя, в Фано. Ему отнюдь не обязательно было ехать с Коссой на Констанцский собор, и, следовательно, Парадисису его убивать.
А Яндра делла Скала? Была ли она отравлена Коссой? Хорошо, попробуем избавиться и от нее, но подругому!
Ежели Бальтазару было в ту пору пятьдесят, то Яндре – сорок два, сорок пять. В этом возрасте женщина может умереть и от какой-нибудь внутренней болезни, женских расстройств, воспаления придатков, воспаления печени, злокачественной опухоли, наконец. Возможно, она и похудела, и исповедовалась Бальтазару в своих изменах и ревности.
– Я не держу на тебя зла! – отвечает Косса, помедлив. – И я не убивал тебя, ты умираешь сама. Но покушенья на Иму я тебе не прощу, даже в смерти. Не могу простить! Има для меня все, и одну ее я любил не только как женщину, но и как друга. Она сейчас в Милане, и жива. Слышишь, Яндра! Она жива и не убита, убийцы обманули тебя! Она живет со своим мужем, Джаноби, и он ее по-прежнему носит на руках. И я продолжаю ее любить. Ничто не изменилось, Яндра!
Он помолчал, поглаживая своими сильными пальцами исхудалую и влажную руку умирающей. Выговорил тихо, глядя мимо нее, куда-то вдаль:
– И тебе я благодарен, Яндра. Защищая и добиваясь тебя, я сделался героем. Плохо только, что ты не осталась прекрасною дамой и разделила со мною постель. Со мною, и еще со многими. Ты очень часто ненавидела меня, я, порою, тебя едва терпел. Но смерть помирит всех! Прощай! В том мире мы, возможно, избавимся от низких страстей и обретем величие, утерянное Адамом и Евой после того, как они вкусили от дерева познания.
Мне еще многое предстоит сделать! Надеюсь и жду! И знаешь, Яндра, иногда мне будет тебя не хватать! А к Име ты не ревнуй. Хотя бы перед смертью. Пусть наши души, встретившись в мире ином, обретут покой!
Она ничего не отвечала ему, плакала, не разжимая век, и слезы текли у нее по исхудалым щекам, да сжимала и сжимала его руку. Потом глаза ее раскрылись, уставились на Бальтазара с немою мольбой и начали медленно холодеть. Косса наклонился и поцеловал ее в едва теплый лоб. Губы Яндры раскрылись, и лицо омягчело. Он посидел еще немного у постели, и когда все окончилось, протянул руку и, надавив пальцами, закрыл ей глаза…
Повторю – мы ничего не знаем! Может, никакой Яндры вообще не было, хотя и имеется ее портрет. И Имы не было? – Спросит читатель. – Нет, Има была, Имы не могло не быть! Слишком угрюма и безрадостна была бы судьба всех нас и самого Бальтазара Коссы!
Но он-то сам был? И могила его, пышное надгробие сохранилось во Флорентийском баптистерии! И Медичи были! И Оддоне Колонна! И Иоланта Арагонская! И была любовь. Не может быть, чтобы не было любви!
XXXVII
Конклав по выбору нового папы собрался в том же дворце 17 мая 1410-го года, всего через четырнадцать дней после смерти Александра V.
Конклав состоял из семнадцати кардиналов
[25]
, большинству которых Косса обещал – по Парадисису – деньги, дома, виноградники, земли и высокие должности. Сверх того, в Болонье стояли войска, подчиненные Коссе. И все-таки на этот раз Бальтазар чрезвычайно нервничал. Впрочем, Наполеон в сходной ситуации упал в обморок, отнюдь не будучи трусом. Ибо не страшатся рубежа высшей власти лишь те, которые ничего не понимают в ней и не чувствуют того, что можно назвать «бременем власти». Наполеон знал, за что берется. Бальтазар Косса знал тоже.
Но вот как пишет об этом Парадисис:
«Косса неожиданно вскочил со скамьи, где спокойно сидел до этого, быстро подошел к Колонне, сухо сказал, пристально глядя на него:
– Оттон, когда-то я помог тебе. Я не возражал, чтобы Иннокентий возвел тебя в сан кардинала. Помни об этом!
Косса отогнул полу красной мантии, и в руке его блеснуло лезвие стилета. Вплотную пододвинувшись к знатному римлянину, он с силой вонзил стилет в крышку стола, за которым тот сидел. (Это почти на глазах всего конклава? Ну и ну!). Горящие ненавистью глаза Коссы подозрительно всматривались в лица кардиналов: каждого можно было подозревать в том, что он проголосует против
[26]
.
