Он вновь отвлекается разговором с Браччолини, а Косса стоит, кутаясь в дорожный плащ и дивясь: «Труднее! Почему? Как все-таки Медичи, и отец и сын, любят недоговаривать!».
Он немо смотрит на молодых, освещаемых неровным пламенем дорожного костра, спутников, ожидающих ужина, борясь с сумасшедшим желанием вскочить на коня и, спасая себя, скакать хотя бы в Тироль, под защиту Фридриха… А еще лучше – в Италию… Только куда? В Рим? В Болонью, откуда его буквально вытащили кардиналы? На ограбленную и разоренную Искию?
Как он ругал братьев с племянниками, после того, как выкупил их у Владислава! Покойная мать никогда бы не допустила подобного срама! Пираты! Вляпались, как щенки! Потеряли все, и даже не сумели удрать! Но теперь они под крылом у старика Гаспара, в Провансе. Лишь бы и там не приключилась подобная пакость! Может, и мне бежать в Прованс? И расстаться со всем, с престолом, властью, даже с кардинальским званием… Семья, в которой он до недавнего времени был защитником прочих, и вот теперь ему самому приходится искать защиты, но у кого?
Может быть, надо было воспользоваться галерами, которые присылали за мною, и… Оказаться в Авиньоне? Продолжить схизму, но зато сохранить свою голову? Почему он так не верит Сигизмунду?! И почему не поверил де Бару, который звал его в Прованс?
«Надо уметь жертвовать!» – повторяет он почти вслух слова молодого Медичи, и смутная печаль нарастает в нем. Жертвовал ли он когда и чем-нибудь в своей жизни? Или только брал и брал, расшвыривая соперников!? Быть может, и вся жизнь прошла не так, как надобно, и кардиналы в чем-то правы? Уметь жертвовать!
– Козимо! – вновь спрашивает он негромко. – А ты не боишься ехать в Констанц?
Козимо взглядывает внимательно, отвечает помедлив:
– Отец, наставляя меня, говорил, что мы все рискуем. Но в Констанце есть наша контора. В случае любых непредвиденностей со стороны Сигизмунда они нам помогут деньгами, а главное, тотчас известят отца! – Красивое длинноносое лицо Козимо сейчас строго, и выглядит он значительно старше своих лет. – Надеюсь, наш фактор устроил так, что капиталы конторы конфисковать невозможно. Ему уже посланы указания. Батюшка повторял, – и Козимо улыбается, вновь делаясь юным, – что мы с вами компаньоны, а компаньонам надобно доверять!
«Юный Медичи, кажется, способен учить меня жизни, при всей его молодости! – думает Бальтазар с легкой обидой на себя. – Мы были другие! Мы лезли наверх, расталкивая всех локтями, а после, «сверху», становились меценатами. У них же, юных, какой-то иной, более хитрый и, быть может, более разумный путь!».
Отужинали. Гаснет костер. Прислужники, накормив и напоив лошадей, разбредаются по шатрам. Коссе холодно. Эта ночь, и горы, и звезды – чужие для него. Ему уже пятьдесят четыре, и он начинает мерзнуть так, как никогда не мерз в молодости. Он отходит посторонь, совершив необходимую нужду, плещет ледяную воду горного ручья на руки и лицо, лезет в шатер, где его ждет сонная Има, бормочущая, когда он уже забрался под мохнатое шерстяное одеяло, обнимая его за шею:
– Не бойся, Бальтазар!
В Тироле, остановясь у герцога, Косса осторожно выяснил, что в случае нужды Фридрих может выступить против Сигизмунда. (Источники уверяют, что он просто подкупил австрийского герцога.) Теперь они неодолимо приближаются к цели. Отсюда, с перевала, Дорога стремительно спускается вниз.
28 октября Иоанн XXIII прибывает в Констанц.
Тайные силы, о существовании которых догадывал Косса, все еще не обнаружились и не проявили себя, предоставив арену сокрушительной французской логике докторов парижского университета д’Альи и Жерсона, убежденных в том, что единственная власть пап должна быть обрушена, уступив место новым силам, растущим в университетах, конторах банков и в умах образованного европейского общества, силам, до поры прикрывающимся авторитетом государственной власти, воплощенной в личности императора, но через три столетия поднявшимся и на эту власть.
XLIII
Констанцкий собор до сих пор является гордостью Западной Европы. «Этот собор был самым внушительным из всех, какие когда-либо видело христианство», – пишет аббат Моле.
В сорокатысячный город съехались пятьдесят тысяч участников и до ста пятидесяти тысяч гостей. Три патриарха, двадцать девять кардиналов, тридцать три архиепископа, полтораста епископов, сто аббатов, сто двадцать четыре настоятеля монастырей и около трехсот докторов богословия: весь цвет парижского и болонского университетов. Присутствовал тут Пьер д’Альи, Жерсон, Франческо Забарелла, Джованни Броньи, Роберт Галлам, гуманисты: Поджо Браччолини, Леонардо Аретино, грек Хризолор. Многие правители христианских стран прибыли лично. Ульрих фон Рихенталь, коему поручено было собирать статистические сведения об участниках собора, отмечает к тому же приезд более семисот только официально зарегистрированных «дам радости», для заработка и утешения гостей и участников собора.
Руководил собором сам император Сигизмунд. Присутствовали тридцать тысяч рыцарей со всей Европы. Знатными лицами устраивались пышные пиры, на выхвалу друг перед другом. До сих пор показывают здание, где происходили заседания собора, выстроенное незадолго до того (в 1388 году) как товарный склад. (Через Констанц шел торговый путь с юга, из Италии в Германию.) Только один зал этого здания был размером 48 на 32 метра. Тут и были расставлены скамьи для иерархов церкви, кардиналов, богословов и настоятелей монастырей.
Знатные гости прибывали из всех стран Западной Европы. Уже к заключению, в 1417-м году, после сожжения Яна Гуса и Иеронима Пражского, прибыло сюда и русское посольство, отправленное из Киева Витовтом, во главе с киевским митрополитом Григорием Цамвлаком.
Собор должен был осудить ересь Виклифа и его чешских последователей, покончить со схизмой, избрав одного папу вместо трех, а сверх того внести должные изменения в саму структуру римской церкви
[37]
.
Как организовать все это скопище людей? Как навести хоть какой-то порядок в этом многоликом и многоязычном множестве? К счастью, дело взяли в свои руки доктора богословия, во главе с д’Альи. Они-то и спасли собор. Во-первых, настояв на том, чтобы представители всех стран разделились по пяти отделам: итальянскому, французскому, английскому, испанскому и немецкому. В последний были отнесены все скандинавы, венгры и все славяне, поляки и чехи. И каждый отдел, или «нация», имел один голос. Порядок этот разом поставил чехов в бесправное положение, почему Яну Гусу, желавшему публично высказать свои взгляды, даже не дали говорить. Ударил собор и по Коссе, ибо его итальянские приверженцы теперь уже не могли бы собрать большинства голосов.
Но и более того! Когда возникла смута, связанная с бегством папы Иоанна XXIII, Жерсон выдвинул идею, что собор действует законно по внушению Святого Духа, а не по милости папы…
