Адам отпирает дверь склада, из которого вытащили достаточно товара, чтобы узник затерялся в обширных просторах. Два окна под самой крышей едва ли приспособлены для побега, но в любом случае он тут: съежился на тюфяке и на наше появление не обращает никакого внимания. Возможно, он спал, потому что зашевелился, только когда Адам окликнул его, после чего он медленно садится, завернувшись в тонкое одеяло. Огня здесь нет, и холод кажется еще боле суровым и коварным, чем снаружи.
Я обращаюсь к Адаму:
— Вы хотите человека до смерти заморозить?
Адам бормочет что-то насчет пожара, который спалит нас всех дотла, — и я решительно велю принести горячих камней, чтобы согреть ноги, и кофе. Адам смотрит на меня с изумлением.
— Я вас не оставлю.
— Одна нога здесь — другая там. Что за глупости, мы не можем сидеть в таком холоде. Уверена, ничего не случится.
Я пронизываю его самым властным взглядом, на который способна, и он уходит, в замешательстве заперев за собой дверь.
Застывший как изваяние узник на меня не смотрит. Я ставлю стул футах в пяти от тюфяка и сажусь. Я нервничаю, но стараюсь этого не показывать. Раз я нуждаюсь в его помощи, то выглядеть должна так, будто доверяю ему.
— Мистер Паркер. — Я все детально обдумала. — Меня зовут миссис Росс. Я пришла просить вас о помощи. Прошу прощения за то, что использую в своих интересах… ваше задержание.
Он не смотрит на меня и никак не показывает, что сознает мое присутствие. Может, он слегка глуховат?
— Мистер Паркер, — продолжаю я громче, — мне кажется, вы пришли с севера, от Ласточкина озера?
После долгой паузы он тихо произносит:
— Вам-то что до этого?
— А вот что: у меня есть сын, Фрэнсис. Семь дней назад он сбежал. Я думаю, он пошел на север. Он там никого не знает. Я беспокоюсь. Может быть, вы видели какие-то следы?.. Ему всего семнадцать. У него… темные волосы. Хрупкое телосложение.
Ну вот и все. По-другому этого не скажешь, да и в груди у меня все сжалось, так что вряд ли удастся выдавить еще хоть слово.
Кажется, Паркер задумался; отсутствующего выражения на лице как не бывало, черные глаза смотрят прямо на меня.
— Семь дней назад?
Я готова локти себе кусать. Надо было сказать — восемь. Или девять. Я киваю.
— А шесть дней назад нашли Жаме.
— Мой сын не убивал его, мистер Паркер.
— Откуда вы знаете?
Меня захлестывает гнев. Конечно, я знаю. Я его мать.
— Он был его другом.
Паркер делает нечто совершенно неожиданное: он смеется. Смех у него, как и голос, низкий и грубый, но не противный.
— Я тоже был его другом. И все же мистер Нокс и мистер Маккинли, похоже, считают, что я убил его.
— Ну… — Такой поворот событий застает меня врасплох. — Полагаю, они вас просто не знают. Но я уверена, человек невиновный приложит все усилия, чтобы помочь женщине в моем положении. Это упрочило бы его хорошую репутацию.
Мне кажется или он действительно улыбается? Опущенные уголки его рта будто бы шевельнулись.
— Так вы думаете, мистер Маккинли меня освободит, если я помогу вам?
Сарказм?
— Все будет зависеть от обстоятельств, которые мне неизвестны, мистер Паркер, например от того, виновны вы или нет.
— Я невиновен. А вы?
— Я… — Что тут сказать? — Я его обнаружила. Я видела, что с ним сотворили!
Кажется, он неподдельно удивлен. И я убеждена, он хочет знать, что я видела. Мне вдруг приходит в голову, что если он хочет это знать, то, разумеется, сам этого сделать не мог.
— Вы его видели? Они не сказали мне, как это случилось.
Если он лжет, то очень убедительно. Он подается вперед. Я стараюсь не отпрянуть, но лицо его просто ужасно. Его ярость словно опаляет меня.
— Расскажите, что вы видели. И я, возможно, смогу помочь.
— Я не могу это сделать. Я не могу заключать с вами сделку.
— Так зачем мне вам помогать?
— А почему бы и нет?
Вдруг он вскакивает и направляется к стене склада — всего несколько шагов, но я невольно вздрагиваю. Он вздыхает. Наверное, он привык, что люди боятся его. Интересно, куда подевался Адам с кофе — такое ощущение, что его нет не менее часа.
— Меня, метиса, обвиняют в убийстве белого человека. Думаете, их заботит, был ли он моим другом? Думаете, они поверят хоть одному моему слову?
Паркер стоит в самом темном месте, так что я не вижу его лица. Затем он возвращается к своему тюфяку.
— Я устал. Я постараюсь что-нибудь вспомнить. Приходите завтра.
Он ложится на тюфяк и отворачивается, натянув на себя одеяло.
— Мистер Паркер, я умоляю вас, подумайте. — Я не уверена, что смогу уговорить Нокса пустить меня сюда еще раз. — Мистер Паркер?..
Когда возвращается Адам, я жду его у запертой двери. Он смотрит на меня с изумлением, кофейник дымится в промозглом воздухе, словно маленький вулкан.
— Мы с мистером Паркером пока закончили, — говорю ему я. — Но почему бы тебе не оставить кофе здесь?
Адам выглядит недовольным, но прислушивается к моему совету и ставит кофейник и чашку на безопасном расстоянии от тюфяка.
Вот, похоже, и все.
~~~
Порой Эндрю Нокса тяготит положение старейшины в общине. Он вышел в отставку именно для того, чтобы отдохнуть от этих людей, умоляющих внести порядок в их запутанную, хаотичную жизнь. Людей лгущих и лукавящих, но думающих при этом, что весь мир ополчился против них, и какие бы они ни творили беззакония, никто из них не чувствовал себя повинным в собственных злоключениях. Как будто мало того, что весь город взбудоражен из-за сидящего под замком подозреваемого в убийстве, так еще с утра явился Джон Скотт и потребовал либо вернуть ему склад, либо предоставить значительную компенсацию за использование его здания на благо города, как он выразился, а иначе, мол, он обратится в соответствующие правительственные органы. Нокс пожелал ему удачи. Другие горожане останавливали его на улице с вопросом, почему душегуба до сих пор не отправили в окружную тюрьму, — похоже, никому и в голову не приходит, что тот может быть невиновен. И Маккинли уезжать не торопится — небось обязательно хочет лично добиться признания и хвалиться им, как трофеем. Окруженный честолюбцами, Нокс не желает больше иметь дела ни с одним из них.
А еще этот Стеррок, о котором тоже нельзя забывать.
Легкий стук в дверь, и Мэри сообщает, что к нему пришла миссис Росс — опять. Эта женщина не оставит его в покое. Он кивает, а про себя тяжело вздыхает: дал слабину, чувствуя, что иначе она останется ждать в прихожей — или даже, прости господи, на улице.
