Петр сидел у окна и смотрел на буран. За стеклом танцевал и бесился снег, по квартире гулял ночной сквозняк, шептал, свистел, завывал, временами начинал плакать. Как живой. На плоском равнодушном лице плясали блики от свечи — буран оборвал провода, лишил город электричества. Так им и надо. Так правильно.
Заблестели глаза, будто сверкнул в ночи сердолик на мокрой белой гальке. Вот нос, кажется, вытянулся вперед и загнулся, словно превратился в острый клюв поморника. Вот губы растянула дикая, исступленная ухмылка. Задрожал подбородок. Поплыли черты лица. А потом огонь вновь загорелся ровно — и коричневое лицо опять похоже больше не на человеческое, живое, а на бесчувственную маску.
Под маской теснились воспоминания.
Ему было тогда семь лет. Неуклюже переваливаясь и оступаясь на глинистом обрыве, он выбрался на берег и побежал вдоль пенного следа волны. Упоительно пахло водорослями и рыбой. На губах было солоно. Волосы растрепались, ветер хлестал по щекам, ноги вязли в мокром песке, но он был безмерно счастлив. Так, что не скажешь словами и не уместишь в улыбке — только зажмуриться до синих кругов перед глазами и раскинуть широко руки, будто хочешь обнять весь мир.
Хотя можно и не весь. Ему вполне хватало багровых, облизанных морем камней, кривых лиственниц на холме, почти черных островков стланика и облачного неба. И моря с чаячьими криками. «Все это — мое», — шептал он про себя, а через несколько шагов уже и не шептал, а пел.
— Ма-й-ооо! — «о» подпрыгивало вместе с ним, билось эхом о каменный берег. Над головой кружились поморники и отвечали пронзительными, скрипучими голосами, как будто поддакивали.
Мальчик споткнулся о камень, ткнулся ладонями в мокрый песок, засмеялся. Впереди кто-то испуганно всхлипнул. Петр мгновенно подобрался, зашарил под ногами в поисках подходящего камня… Затем пригляделся и облегченно выдохнул.
Между камнями возился выброшенный на берег детеныш тюленя. Серая шкурка в черных пятнах, большие нелепые ласты и усатая мордочка с доверчиво-испуганным выражением. Черные блестящие глаза, обведенные мокрыми кругами, и пузыри из носа. Мальчик подошел ближе. Присел. Осторожно протянул руку, готовый отдернуть ее в ту же секунду, если зверь решит кусаться. Но зверь, наоборот, довольно засопел, когда его коснулась человеческая ладонь, и завалился на бок, раскинув ласты. Мол, вот он я, весь перед тобой, чеши пузо.
Он был гораздо лучше щенков и даже взрослых собак, он щурился и шумно посапывал, шкурка на солнце блестела и переливалась, а главное — тюлень пах морем. Он выполз оттуда будто нарочно, чтобы хороший день превратился в просто отличный. Петр зажмурился от удовольствия… и будто очнулся. Его окликал отец.
Тот шел вслед за сыном — медленно, неторопливо, по-хозяйски оглядывая свои владения. Землю детей Поморника. Он приблизился к тюлененку и несколько секунд внимательно на него смотрел. Губы отца беззвучно шевелились, он наклонял голову то в одну, то в другую сторону, будто прикидывал что-то. Потом положил руку на плечо сыну:
— Пойдем.
— Но…
— Пойдем, — он крепко ухватил Петра за руку и повлек за собой. Тюлений детеныш вскинул голову и поглядел вслед людям черными блестящими глазами.
— Не оглядывайся.
— Почему?
— Это не наша добыча, — отец прижал руку к груди. Петр знал — там, под рубахой, амулеты и бусы — для разговора с духами, для защиты от зимней тьмы… И — главная фигурка — та, что связывает с Отцом племени, Поморником. — Это не наша еда.
— Еда? — Петру внезапно захотелось плакать, как девчонке, но он сдерживался, кусая губы. Поморник всегда помогал своим детям, и в ответ его надо было кормить..
Одна за другой опускались на берег чайки. Позади раздался обиженный… Крик? Визг? Его быстро заглушили голоса поморников.
Мальчик крепче ухватился за руку отца и сглотнул. Перед глазами стояла усатая мордочка и ласты, загребающие мелкий песок и камушки.
Глава 6
Заперты
Черноводский аэродром в окружении сугробов походил на гигантскую суповую тарелку. Дорога к аэропорту превратилась в тоннель — снежные отвалы достигали крыши автобуса. Глядя на них, Нина тревожно поджала губы и покачала головой. «Надеюсь, дорогу в город расчистили», — пробормотала она.
Лиза ее не слышала. Прилипнув к оконному стеклу, она нетерпеливо притопывала ногой — еще пять минут… три… всего пара минут! Автобус въехал в ангар, весь залитый сумрачным зеленым светом, льющимся сквозь пластиковую крышу. Довольно зашипели двери, и Лиза рванула к выходу, едва не запутавшись в поводке дратхаара — пес тоже стремился как можно быстрее выбраться на волю.
— Папа! — завопила Лиза и бросилась к ограде, за которой переминались немногочисленные встречающие. Она с хохотом прыгнула на шею отцу, чувствуя, как его сильные руки подхватывают ее, уносят вверх, и со всхлипом уткнулась лицом в колючую бороду, пахнущую табачным дымом. Все было хорошо. Все как раньше… Лиза изо всех сил обняла отца за шею.
— Ну, ну, хватит, — пробормотал, наконец, Дмитрий и поставил дочку на пол. — Как долетели, Нина?
— Ой, Дима, не спрашивай, — ответила она, закатывая глаза.
— Ну, главное, проскочили, — ответил он. — Надо поторапливаться, штормовое предупреждение опять было… Лиза, — окликнул он. Девочка заглянула в его лицо, и ее улыбка увяла: отец почему-то отвел глаза. — Заросла-то как, стричься давно пора… — пробормотал он. — Лиза, я хочу тебя познакомить кое с кем.
Он оглянулся. Только теперь Лиза заметила, что за отцовской спиной все время маячит какая-то женщина. Теперь она подошла поближе, и Лиза окинула ее подозрительным взглядом. Красивая, решила она. Черные волосы волнами и такая блестящая перламутровая помада… а красный пуховик такой же, как у Нины и у стюардессы, но смотрится совсем по-другому — талия туго обхвачена поясом, и узорчатая шаль на плечах. Да, красивая, но что-то в ней не так; Лиза поняла, что папина знакомая совсем ей не нравится. Губы женщины растягивала широкая улыбка, но густо подведенные глаза смотрели настороженно, почти зло. Она походила на дворовую кошку, что греется ранним утром на крышке люка: милое, пушистое существо, но попробуй только прикоснуться к ней — и в руку вопьются острые когти. А если ты маленькая, если ты мышь, — то все еще хуже. Тогда она будет играть с тобой, пока не заиграет насмерть…
Внезапно Лиза насупилась.
— А я вас знаю, — сказала она, — вы на институтской елке Снегурочкой были.
— Какая умная девочка! — бурно всплеснула руками женщина. — А как меня зовут, знаешь?
Лиза с досадой мотнула головой, вопросительно посмотрела на отца.
— Это Наталья, — сказал он, — моя… эммм… коллега. Я надеюсь, вы подружитесь…
Лиза мрачно кивнула; ее одолевали сомнения. Она помнила, как во время елки выбежала из зала, чтобы сходить в туалет, — и обнаружила в коридоре папу, который о чем-то шептался с этой самой Снегурочкой. Она тогда так и не добралась до кабинки — вместо этого принялась теребить отца, рассказывая о какой-то замечательной елочной игрушке, на которую он обязательно должен посмотреть, и не отставала, пока рассерженный отец не шлепнул ее. Было больно; зато эта красивая тетя перестала с ним шептаться и ушла в зал одна — пора было раздавать подарки.
