Ему очень хотелось каких-нибудь приключений. От реки увлекательно пахло водой и ивняком, щепки и улиточьи ракушки толкались у самого берега в тихих волнах. Как уйти отсюда несолоно хлебавши?
Володька надулся, пнул засевшую в песке корягу:
– Ну вот, тащились сюда по жарище, пыль глотали – и пожалуйста! Хороши сотоварищи… А кстати, как по-вашему, похожа она на бомбистку?
– Кто? – рассеянно спросила Мурочка.
– Да Пшежецкая эта! Если да, то маскируется великолепно – скачет себе по берегу с разными болванами. Хотя постойте! Может, компания, которую мы только что встретили, и есть боевая группа?
Тут все дружно рассмеялись.
– Где ты у них углядел тусклые накладные бороды? – поддела брата Мурочка.
– Тебе бы все хихикать! Что же кроется тогда за этой историей со шпилькой! Лиза, расскажи еще раз, как к вам Каша приходила, а то Рянгин ничего не знает.
– Сам расскажи! – отказалась Лиза.
– Я бы мог, но вы обе потом будете кричать, что я все переиначил и разукрасил.
– Если сильно заврешься, мы поправим! – пообещала Мурочка.
Володька справился с рассказом довольно сносно. От себя он прибавил лишь самую малость – то, что Каша, отдавая шпильку, дрожала, как в лихорадке, а когда поведала Лизе о страшных людях, заставила клясться, что никто ничего про это не узнает. В знак нерушимости клятвы якобы обе ели землю прямо на Почтовой.
Ваня, слушая Володькины турусы, смотрел на Лизу с изумлением. Наверное, там, на качелях, он не поверил, что она ничего не боится и хочет летать на аэроплане. Но теперь он знал, что Лиза не только расспросила у Натансона про шпильку, но и почти выманила у Каши какой-то непонятный Зосин секрет. А то, что пришлось для этого заталкивать Кашу в лебеду и припирать к забору, Лиза не сказала даже Мурочке с Володькой.
– Дело, похоже, нешуточное, – сказал Ваня, когда Володька наконец замолчал. – Только мне кажется, оно не политическое.
– Почему? Мне идея с боевой группой нравится, – возразил Володька. – Очень складно все получается. Сами смотрите: Пшежецкая бомбистка, Матлыгин – руководитель группы. Он ни черта не боится и сам на черта похож, особенно на этой дикой лошади. Адам Генсерский, конечно, пожиже будет, но годится на роль связного. А что? Он помощник Пиановича, по адвокатским делам ездит – и в России, и даже за границу. Дела о наследстве – чем не выгодное прикрытие для конспиративных затей?
Лиза фыркнула. Нет, Адам Францевич Генсерский вряд ли годится для подпольной работы. Слишком он молодой, слишком франтоватый, к тому же слепо копирует своего патрона Пиановича. Только вот варшавские пиджачки сидят на нем кургузо. Усики у Адама бесцветные, а когда он улыбается и даже просто разговаривает, всегда видны десны. Нет, совсем не похож на террориста! Не то что бы Лиза воображала у революционеров какие-то особенные десны или усы, но все-таки должно в человеке хоть иногда просматриваться его истинное лицо! А Генсерский так охотно наряжался, так сладко щурился, когда видел дам или девиц, так медленно тянул дым из папироски, чтоб потом еще медленней выпустить его ноздрями, что никак нельзя было вообразить, чтоб он думал когда-нибудь о страданиях народа, справедливости или хотя бы о пропорциональном представительстве сословий – то есть обо всем том, что занимает революционеров.
Любопытно, что Ваня согласился с Лизой, хотя доводы у него были совсем другие. Он сказал:
– Не может эта веселая компания быть боевой группой. Конечно, бомбисты часто костюмируются, чтоб обмануть полицию. Но это они делают на время, пока акт готовят. Приезжают в какой-нибудь город и организовывают покушение или экс. Когда дело сделано, скрываются, в основном за границу. А эти? Пшежецкая, насколько я знаю, в Нетске и родилась, и живет постоянно. Матлыгин – самый настоящий офицер, его все знают. Куда он скроется? Генсерский…
– Тоже местный! – закончила Мурочка. – Значит, он всю жизнь под фата маскировался?
– Не знаю, как вы, а я нахожу в Генсерском что-то ненатуральное, – возразил Вова. – Он и ноги при ходьбе очень противно подгибает, и бриллианты в его кольцах слишком крупные – явно фальшивые! Мне даже кажется, что он пудрится. Зачем, хотел бы я знать?
– Чтоб стать интересным. Бледные лица выразительнее, чем румяные, – сказала Мурочка. – Артисты, например, всегда грим кладут перед выходом – и выглядят замечательно.
– Точно! Как же я забыл! – хлопнул себя по коленке Володька. – Варнавин тоже пудрится! Вы заметили: он ехал рядом с Генсерским на своем битюге и тоже выглядел бледновато. Он член боевой группы! С Адамом они два сапога пара – оба много разъезжают, оба не вызывают подозрений, оба в пудре. Одна шайка!
Мурочка не могла слушать подобной ереси о своем кумире.
– Как тебе, Чумилка, не совестно! – закричала она. – Варнавина-Бельского знает вся Россия! Это большой артист, это великая душа, это… это…
– Верно! И все девочки по нему с ума сходят. Отличная маскировка! – не унимался Володька. – Это же целые толпы добровольных помощниц! В огонь и воду готовы, стоит ему только свистнуть.
– Неправда! Как ты можешь такое говорить! – застонала оскорбленная Мурочка.
– Нет, Фрязин, твоя идея не годится, – сказал Ваня Рянгин. – Банда пудреных? Ерунда какая-то. Чего тут сидеть и выдумывать? Я считаю, надо следить за кладбищем. Кто-то там, возможно, и появится.
– И за Пшежецкой тоже можно следить, – добавил Вова.
– Согласен. Только это трудно – она, что называется, не нашего круга. Вот скажи, куда она сейчас поехала со всей этой публикой?
– В Зерновке купаться, – предположил Володька. – Или в Дальнюю рощу. Или просто так, по берегу круг сделать.
– Вот видишь! Не бегать же за ней и ее лошадью, высунув язык. Пшежецкая, в отличие от тебя, Фрязин, пешком почти не ходит – ездит, и с ветерком.
– Можно следить за ее квартирой, – не сдавался Вова. Ему очень хотелось за кем-нибудь следить.
– Тебя дворники погонят! Бороду, что ли, себе наклеишь? Напудришься? – хихикнула Мурочка.
– Почему сразу бороду? Я могу одеться нищим. Буду ходить около ее дома, просить милостыню.
– Тебя же все знают! Вон, скажут, сынок доктора Фрязина побирается – наверное, на ириски не хватает. Только опозоришься, и сидеть тебе потом в чулане до самой осени.
Володька обиделся на сестру:
– Какая ты, Маша, несерьезная!
– Напротив, я серьезней вас всех. Надо бросить это ник-картерство! Поиграли, и будет, пока нехорошим не кончилось.
– Чем именно?
– Не знаю, Чумилка, зато чувствую. Я как сегодня увидела эту Пшежецкую на белой лошади, вся не своя стала. Ты знаешь, что такое печать смерти?
– Знаю. Ерунда ненаучная, – твердо ответил Вова.
– Ничего подобного. Вспомни маску Гиппократа из папиной книжки! Давно известно, что в лице человека, которому предстоит скоро умереть, появляется что-то особенное. Я сама это видела у бабушки перед тем, как с ней удар сделался. И у Мити Слепина перед скарлатиной, и у Морохина, который сгорел. Я Морохина накануне на улице видела: он был не такой, как всегда.
