— Пода-айте жертве собственной доверчивости, потерявшей
зрение, мучительно вглядываясь в светлое будущее!
Васе было не до побирушек, и он хотел шугануть нищего, но
тот налетел на Зайкина и сбил его с ног. При этом драгоценный портфель выпал из
Васиных рук и отлетел в сторону. Василий вскочил, сверкая глазами и намереваясь
растерзать зловредного нищего, но в первую очередь вернуть портфель.
Его глазам предстала следующая картина.
Слепой беспомощно барахтался на тротуаре, пытаясь подняться,
а рядом с ним стоял тот самый приличный старичок, который сказал Васе о
проколотом колесе. Старичок держал в руках портфель.
— Отдай, — завопил Зайкин, бросаясь к
старикану, — отдай, сволочь!
— Да я как раз и хочу отдать вам ваш портфель, —
обиженно проговорил тот, протягивая пропажу, — я вам хотел помочь, но
вижу, что вы не понимаете хорошего отношения…
Он сунул Василию портфель и гордо удалился.
Зайкин трясущимися руками расстегнул замки и заглянул в
портфель. Альбом с марками был на месте. Василий почувствовал укол стыда,
неожиданный для человека его профессии, и бросился вслед за стариком, чтобы
извиниться и поблагодарить, но тот уже сел в машину и резко газанул.
Нищий поднялся и теперь пытался нашарить свою белую трость.
Кажется, он действительно был слепым. Василий помог ему встать, сунул в руку
пять рублей и завертел головой. Он решил, что самое правильное в его положении
— плюнуть на машину (тем более что она все равно была не его) и добраться до
жилища Ивана Павловича на частнике. Портфель с его драгоценным содержимым
спасен, а это — самое главное.
Зайкин тормознул опытного бомбиста, и тот за десять минут
домчал его до места, ловко миновав все пробки.
Перед дверью Ивана Павловича Василий был почти вовремя, с
опозданием всего на пять минут. Правда, коллекционер славился патологической
точностью и даже пятиминутное опоздание считал недопустимым, но сегодня, на
радостях от того, что Вася ему принес, он должен быть снисходительным.
Зайкин нажал на кнопку звонка, и тут же за дверью раздался
глухой басовитый лай. Загремели засовы, и на пороге появился хозяин квартиры,
придерживая за ошейник огромного светло-серого зверя.
Вася уже бывал дома у Ивана Павловича и видел его сторожа и
телохранителя — огромную канадскую собаку породы маламут. Имя у пса было
простое и незатейливое — Белый Клык, или для краткости — просто Клык. Клык
производил на гостей неизгладимое впечатление: он был огромен, свиреп и очень
напоминал светлого полярного волка. С таким телохранителем коллекционер
чувствовал себя в полной безопасности.
— Спокойно, Клык, спокойно, — проговорил Иван
Павлович, с трудом оттаскивая собаку от двери, — это свои.
Он поднял глаза на Васю и осведомился:
— Все в порядке?
— В порядке, в порядке, — ответил Зайкин, боязливо
протискиваясь в квартиру.
— А что-то у вас вид какой-то испуганный!
— А вы своего людоеда уведите, вот и будет вид
нормальный!
— Да что вы, неужели вы его боитесь? — Хозяин
квартиры ехидно усмехнулся. — Клык — он хороших людей никогда не обижает,
он у меня очень разборчивый!
— А как он отличает хороших людей от плохих? —
поинтересовался Василий, следуя за коллекционером по длинному полутемному
коридору. — Я бы у него с удовольствием поучился, а то прожил на свете
почти сорок лет, а и то не всегда отличаю!
Иван Павлович не ответил. Он вошел в свой просторный
кабинет, со вкусом обставленный мебелью красного дерева, сел за письменный
стол, жестом указал Василию на гостевое кресло и только тогда проговорил:
— Ну-с, выкладывайте, что принесли. Простите, что ничем
не угощаю — не терпится, понимаете ли, посмотреть. Вот взгляну на нее, и тогда
уж выпьем с вами за удачное завершение работы…
Тут не только та марка, о которой вы говорили, —
ответил Василий, открывая портфель и вынимая заветный альбом, — тут еще
кое-что имеется, тоже наверняка интересное.
— Посмотрим, посмотрим, — Иван Павлович потирал
руки в предвкушении, — посмотрим, что вы мне принесли…
Он глубоко вздохнул, вооружился лупой в аккуратной
хромированной оправе и раскрыл альбом.
Белый Клык устроился возле ног хозяина. Он глубоко вздохнул
и зевнул, продемонстрировав свои действительно белоснежные и неправдоподобно
огромные клыки.
Василий наблюдал за лицом коллекционера, и в его душе
возникло легкое беспокойство. На лице Ивана Павловича вместо ожидаемого
восторга и трепета появилось недоумение и беспокойство. Коллекционер перевернул
страницу альбома и снова склонился над его содержимым. Затем он торопливо
перевернул следующую страницу, еще одну… недоумение на его лице сменилось
обидой, как у ребенка, которому в день рожденья вместо ожидаемого самоката
подарили коричневые шерстяные носки.
— Позвольте, — проговорил он, подняв глаза от
альбома, — это что — шутка? У вас странное чувство юмора, молодой человек!
— Что такое, что случилось? — забормотал Зайкин,
суетливо выбираясь из кресла и устремляясь к столу. — В чем дело, Иван
Павлович? Разве это не то, что вы заказывали?
— В чем дело? — возмущенно повторил
коллекционер. — Такого я не собирал даже в детстве, когда покупал свои
первые марки на деньги, сэкономленные от завтраков! Вы надо мной хотели
посмеяться? Так вот имейте в виду — хорошо смеется тот, кто смеется без
последствий!
Василий развернул к себе альбом и склонился над ним.
На первой марке была изображена удивительно толстая, хорошо
отмытая свинья, подпись под которой сообщала, что это — свиноматка белой
степной породы. Рядом с этой свиноматкой располагался упитанный и серьезный
хряк сибирской северной породы. Ниже можно было полюбоваться мощным и угрюмым
хряком ливенской породы и необъятной свиноматкой украинской степной белой. Вся
серия марок называлась «Отечественное свиноводство».
Василий никогда не представлял себе, что породы свиней так
многочисленны и разнообразны.
— Хряк муромской породы, — прочитал он вслух,
перевернув следующую страницу.
— Любуетесь? — осведомился Иван Павлович, с трудом
сдерживая ярость. — Ну-ну, будем считать, что вы уже пошутили, теперь
наступила моя очередь немножко повеселиться. Клык, проводи господина Зайкина!
Вежливо проводи, ты меня понимаешь?
* * *
Через несколько минут Василий, прихрамывая, спускался по
лестнице.
Отлично выдрессированный маламут не причинил ему серьезных
увечий, но изысканная одежда Василия превратилась в набор тщательно изодранных
тряпочек и годилась теперь только для экипировки огородного пугала, и то, если
у этого пугала не слишком строгие запросы. Все тело Зайкина мучительно болело,
как будто его только что пропустили через соковыжималку или кофемолку, каковые
так любит изображать на своих полотнах модный художник Пиворакин. Василий
тяжело вздыхал, постанывал и потирал многочисленные ссадины и ушибы. Мечтал он
только об одном — добраться до дома и залезть в горячую ванну… хотя дорога
домой, безусловно, окажется очень непростой — вряд ли кто-нибудь захочет
подвезти человека, только что прожеванного и выплюнутого маламутом!
