— И ничего мне не надо, — тут же добавила женщина,
подумав, что я могу усмотреть в ее действиях корысть, кому она квартиру свою
оставит, меня нисколько не касается!
Я ей на это ничего не сказал, и Лида продолжила:
— Недавно пришло тете Шуре письмо. Я его из ящика
достала, принесла, потому и видела, а так бы и глядеть не стала, у меня нет
такой привычки. Письмо потертое, будто долго его таскали, и адрес рукой тети
Шуры написан, а поверх адреса — штамп фиолетовый: «Адресат неизвестен». Так
что, выходит, тетя Шура кому-то письмо послала, а оно ей вернулось. Я письмо-то
на тумбочку положила и забыла про него, а тетя Шура меня попросила в магазин
сходить за чаем и сахаром. Только возвращаюсь я из магазина, а из квартиры
крики несутся, будто там двое ругаются. Слышу, вроде Вовкин голос. Кричит: «Все
равно расскажешь! Я тебя заставлю!» Не успела я дверь открыть, а навстречу мне
Вовка выскочил, злющий, как собака б??шеная. Морда вся красная, а глаза горят!
Оттолкнул меня, чуть с ног не свалил, и поскакал по лестнице как козел. Я
испугалась, в комнату вбежала — а тетя Шура на полу лежит, глаза выпучила, на
губах пена, и левой рукой так вот шевелит, как и сегодня. Рядом с ней конверт
лежал, тот, что я из ящика принесла, только уже разорванный. Я-то на него и не
посмотрела, бросилась скорее к тете Шуре, на кровать ее подняла, помочь
пыталась, а она уж и не говорит. Вызвала тогда «скорую», еле дождалась — сами
знаете, как они к старухам ездят. Но все-таки приехали, посмотрели и говорят,
что инсульт у нее был и надо в больницу. Но я-то знаю, как в больнице со
старухами обходятся, и не отдала. Сказала врачу, что сама буду здесь за ней
ухаживать. Ну, он под мою ответственность и оставил, ему-то что, только забот
меньше. Уж когда «скорая» уехала, я догадалась, как дело было: Вовка небось к
тете Шуре притащился, увидал то письмо и по подлости своей прочитал. А
бабушка-то его заметила, рассердилась очень, что письма ее читает, и вышла у
них большая ссора. Ну, а старому-то человеку много ли надо? От расстройства у
нее паралич-то, видно, и приключился. Я даже, грешным делом, подумала, не
пристукнул ли Вовка старуху, да доктор, когда ее осматривал, ничего такого не
сказал. Видно, просто от расстройства ее разбило. Ну вот, а потом уж, дня через
три, тетя Шура стала беспокоиться, словно чего-то просить. Я догадалась дать ей
бумагу и карандаш, она и нацарапала кое-как, чтобы пригласить адвоката… Я
думала, насчет квартиры своей хотела распорядиться… — И Лида выжидающе
посмотрела на меня.
Я выслушал Лиду и спросил, сохранила ли она то письмо,
которое послужило причиной роковой ссоры.
— Нет, — она пожала плечами, — видно, Вовка
это письмо унес, на полу только пустой конверт остался. А вообще, если вы
хотите что-то про тетю Шуру узнать, вам надо с мамой моей поговорить.
На всякий случай я спросил у нее, где можно найти ее маму.
Судя по ее собственному возрасту, мать ее была уже глубокой старухой и
нуждалась в постоянном уходе.
— Мама моя на даче, — с тяжелым вздохом ответила
Лида, — ей на воздухе лучше, вот она до самого снега с дачи и не
переезжает. В городе ей все не то — и душно, и тесно, и с соседями не ладит…
— Как же она одна на даче управляется?
— Да ничего, она у меня еще крепкая, да и дача наша
недалеко, в Еловом, если что — сосед, отставной майор, с которым мы знакомы
много лет, обещал позвонить, я сразу и приеду..
По поведению Александры Никодимовны я сделал вывод, что та
не хотела показывать содержимое своей папки Лиде. Поэтому я попрощался и поехал
домой, чтобы спокойно ознакомиться с полученным предметом.
У себя в кабинете я открыл папку, но она оказалась пустой.
Все происшествие в целом показалось мне глупым и бессмысленным, должно быть,
вышедшая из ума, разбитая параличом старуха сама уже не знала, чего ей нужно.
Однако как профессиональный юрист я несу ответственность
перед любым клиентом, кроме того, меня немного беспокоила история с письмом.
Поэтому я набрал номер телефона Александры Никодимовны, чтобы попытаться еще
что-нибудь выяснить. Трубку сняла Лида, и по ее голосу я понял, что опоздал с
любыми расспросами.
Она подтвердила мою догадку и сообщила, что Александра
Никодимовна только что умерла.
Я еще раз открыл потертую папку. Мне показалось, что с одной
стороны под подкладкой что-то шуршит. Я вооружился пинцетом — как у
филателиста, у меня есть некоторые специальные инструменты — и, действительно,
вытащил из-за подкладки пожелтевший клочок бумаги. На нем выцветшими, блеклыми
чернилами была сделана какая-то странная надпись. Какой-то бред, что-то вроде
инструкции по отысканию клада из детской приключенческой книжки. Пойди направо,
отсчитай десять шагов… в общем, совершенная ерунда. Я спрятал бумажку обратно
за подкладку и убрал папку к себе в стол.
Меня не оставляло смутное беспокойство. Я все думал о том
странном письме, которое не нашло адресата, и о ссоре, из-за которой старая
женщина лишилась речи и движения, а затем умерла. Я решил, что не успокоюсь,
пока не поставлю в этой истории последнюю точку, и поехал в Еловое, благо это недалеко
от города и дорога хорошая.
Поселок Еловое небольшой, расположен в живописном месте
недалеко от города и еще не застроен безвкусными краснокирпичными домами «новых
русских». Дело в том, что Еловое — часть большого старинного парка,
объявленного в пятидесятые годы заповедником, и строиться в нем могли только
сотрудники этого самого заповедника. Дома там довольно старые, но крепкие.
Увидев бравого пенсионера, сгребающего листья на своем участке, я спросил, как
мне найти Анну Алексеевну Миронову — так звали мать Лиды. Пенсионер, судя по
всему, тот самый отставной майор, о котором говорила Лида, показал мне на
соседний дом и сообщил, что Анна Алексеевна дома.
Я действительно застал ее в избе. Анна Алексеевна топила
печь. Выглядела она крепкой и энергичной, несмотря на более чем преклонный
возраст. Когда узнала от меня о смерти своей старинной подруги — очень
огорчилась, конечно, но не впала в истерику, проговорила со сдержанной грустью,
что в их возрасте нужно быть готовыми ко всему и каждый лишний прожитый день
принимать как подарок.
Потом она, совершенно меня удивив, достала из шкафа
четвертинку водки и предложила вместе с ней помянуть подругу. На мой
невысказанный вопрос ответила, что держит водку на случай простуды или другой
неприятности, а от стопки хорошей водки ей ничего плохого, несмотря на возраст,
не будет.
После таких слов я подумал, что отказываться помянуть
покойницу, ссылаясь на то, что я за рулем, просто неприлично, от одной стопки и
мне ничего не будет, а если, не дай бог, остановит машину гаишник — деньги на
взятку у меня найдутся.
Мы выпили по стопке не чокаясь, как принято на поминках,
закусили солеными груздями и крепенькими маринованными огурчиками. После этого
Анна Алексеевна отставила стаканчик, посмотрела на меня чрезвычайно проницательно
и сказала:
— Ведь не для того вы, занятый человек, приехали за
город, чтобы рассказать старухе о смерти подруги. Вы хотели о чем-то меня
спросить, что-то узнать… так спрашивайте!
