— Если это все, придумайте конец! — сказала г-жа де ла Бодрэ.
— Увы, на этом листе оттиск сделан только с одной стороны, — сказал Лусто. — На обороте «верстки», как говорят типографы, или, чтобы вам было понятнее, на обратной стороне листа, где должно было быть оттиснуто продолжение, оказалось несчетное множество разных отпечатков, поэтому он и принадлежит к разряду так называемых «бракованных листов». Так как было бы ужасно долго объяснять вам, в чем заключается непригодность «бракованного листа», проще будет, если я вам скажу, что он так же мало может сохранить на себе след первоначальных двенадцати страниц, тиснутых на нем печатником, как вы не могли бы сохранить и малейшего воспоминания о первом палочном ударе, если бы какой-нибудь паша приговорил вас к ста пятидесяти таких ударов по пяткам.
— У меня прямо в голове мешается, — сказала г-жа Попино-Шандье г-ну Гравье. — Ума не приложу, какой-такой государственный советник, кардинал, ключ и эти отти…
— У вас нет ключа к этой шутке, — сказал г-н Гравье, — но не огорчайтесь, сударыня, у меня его тоже нет.
— Да ведь вот еще лист, — сказал Бьяншон, взглянув на стол, где лежали корректуры.
— Превосходно, — ответил Лусто, — к тому же он цел и исправен! На нем пометка: «IV; 2-е издание». Милостивые государыни, римская цифра IV означает четвертый том; j, десятая буква алфавита, — десятый лист. Таким образом, если только это не хитрость издателя, я считаю доказанным, что роман «Римская месть» в четырех томах, в двенадцатую долю листа, имел успех, раз выдержал два издания. Почитаем же и разгадаем эту загадку:
217
ИЛИ РИМСКАЯ МЕСТЬ.
коридор; но, чувствуя, что его настигают люди герцогини, Ринальдо
— Вот так раз!
— О, — воскликнула г-жа де ла Бодрэ, — между тем обрывком и этой страницей произошли немаловажные события!
— Сударыня, скажите лучше — этим драгоценным «чистым листом». Однако к четвертому ли тому относится оттиск, где герцогиня забыла в роще свои перчатки? Ну бог с ним! Продолжаем!
нашел самым надежным убежищем немедленно спуститься в подземелье, где должны были находиться сокровища дома Браччиано. Легкий, как Камилла латинского поэта,
[42]
он бросился к таинственному входу бань Веспасиана. Уже факелы преследователей освещали за ним стены, когда ловкий Ринальдо благодаря зоркости, которой одарила его природа, обнаружил потайную дверь и быстро скрылся. Ужасная мысль, как молния, когда она рассекает тучи, пронзила душу Ринальдо. Он сам заключил себя в темницу!.. С лихорадочной
— Ах! Этот чистый лист оказывается продолжением обрывка оттиска! Последняя страница обрывка была двести двенадцатая, у нас тут двести семнадцатая! И, право, если тот Ринальдо, который в оттиске крадет у герцогини Олимпии ключ от сокровищ, подменив его более или менее схожим, в этом чистом листе уже попадает во дворец герцогов Браччиано, то роман, по-моему, подходит к какой-то развязке. Я хотел бы, чтоб и вам все стало так же ясно, как мне… На мой взгляд, праздник кончен, оба любовника вернулись во дворец Браччиано, ночь, первый час утра. Ринальдо славное готовит дельце!
— А Адольф? — спросил председатель суда Буаруж, за которым водилась слава любителя вольностей.
— Стиль-то каков! — сказал Бьяншон. — Ринальдо, который нашел убежищем спуститься!..
— Конечно, роман этот напечатан не у Марадана, не у Трейтеля и Вурца и не у Догеро, — сказал Лусто, — у них на жалованье были правщики, просматривавшие корректурные листы, — роскошь, которую должны были бы себе позволить нынешние издатели: нашим авторам это пошло бы на пользу… Должно быть, его написал какой-нибудь торгаш с набережной…
— С какой набережной? — обратилась одна дама к своей соседке. — Ведь говорилось про бани…
— Продолжайте, — сказала г-жа де ла Бодрэ.
— Во всяком случае, автор — не государственный советник, — заметил Бьяншон.
— А может быть, это написано госпожой Адо? — сказал Лусто.
— При чем еще тут госпожа Адо, наша дама-благотворительница? — спросила жена председателя суда у сына.
— Эта госпожа Адо, любезный друг, — отвечала ей хозяйка дома, — была женщина-писательница, жившая во времена Консульства…
— Как? Разве женщины писали при императоре? — спросила г-жа Попино-Шандье.
— А госпожа де Жанлис,
[43]
а госпожа де Сталь? — ответил прокурор, обидевшись за Дину.
— О!
— Продолжайте, пожалуйста, — обратилась г-жа де ла Бодрэ к Лусто.
Лусто вновь начал чтение, объявив: «Страница двести восемнадцатая!»
218
ОЛИМПИЯ,
поспешностью он ощупал стену и испустил крик отчаяния, когда поиски следов секретной пружины оказались тщетны. Не признать ужасной истины было невозможно. Дверь, искусно устроенная, чтобы служить мести герцогини, не открывалась внутрь. Ринальдо к разным местам приникал щекой и нигде не почувствовал тяги теплого воздуха из галереи. Он надеялся наткнуться на щель, которая указала бы, где кончается стена, но — ничего, ничего! Стена казалась высеченной из цельной глыбы мрамора… Тогда у него вырвался глухой вой гиены…
— Скажите, пожалуйста! А мы-то воображали, будто сами только что выдумали крики гиены! — заметил Лусто. — Оказывается, при Империи литература о них уже знала и даже выводила на сцену, проявляя некоторое знакомство с естественной историей, что доказывается словом «глухой».
— Не отвлекайтесь, сударь, — сказала г-жа де ла Бодрэ.
— Ага, попались! — воскликнул Бьяншон. — Интерес, это исчадие романтизма, и вас схватил за шиворот, как давеча меня.
— Читайте же! — воскликнул прокурор. — Я понимаю!
— Какой фат! — шепнул председатель суда на ухо своему соседу, супрефекту.
— Он хочет подольститься к госпоже де ла Бодрэ, — отвечал новый супрефект.
— Итак, я продолжаю, — торжественно провозгласил Лусто.
Все в глубоком молчании стали слушать журналиста.
219
ИЛИ РИМСКАЯ МЕСТЬ.
Отдаленный стон ответил на вопль Ринальдо; но, в своем смятении, он принял его за эхо, — так слаб и беззвучен был этот стон! Он не мог исходить из человеческой груди…
— Santa Maria!
[44]
— проговорил неизвестный. «Если я двинусь с этого места, то больше мне его не найти! — подумал Ринальдо, когда к нему вернулось его обычное хладнокровие. — Постучать? Но тогда узнают, что я здесь. Как быть?»
