– Елена – нездоровый человек, – говорил он
любовнице, – если я брошу ее, она этого не перенесет.
Алла устраивала громкие истерики или тихо плакала,
отвернувшись к стене – Алексей Иванович был непреклонен.
Тогда она решила избрать другой путь.
Алла поняла, что Алексей Иванович не разведется с женой.
Кроме того, даже если неимоверными усилиями она сумеет подтолкнуть его к
разводу, Казаркин по своей врожденной порядочности наверняка оставит жене
большую часть имущества – прекрасную квартиру, дачу… а начинать новую жизнь с
немолодым мужем почти с нуля ей совсем не хотелось. Хотя она и разыгрывала
перед Алексеем неземную страсть и повторяла, что ей нужен он сам, а не его
деньги, на самом деле она вовсе не хотела оставлять все его первой жене.
Алла Леонидовна вспомнила о том, что она – лечащий врач
Елены Сергеевны Казаркиной, и с неожиданной активностью принялась за ее
лечение. Она выписала ей сильнодействующее успокоительное средство. Теперь
Елена Сергеевна впадала в странное заторможенное состояние, не отвечала на
вопросы, смотрела в пространство пустыми немигающими глазами и с каждым днем
все больше и больше уходила от реальности.
Алексей Иванович в это время пытался удержать на плаву свое
объединение в трудных, стремительно меняющихся экономических условиях, очень
уставал, домой приходил поздно и не замечал того, что происходит с женой. Тем
более, что Алла Леонидовна почти каждый день навещала ее незадолго до
возвращения мужа с работы и делала укол, после которого Елена Сергеевна впадала
в нездоровое беспокойное возбуждение. Алексей Иванович заставал ее в этом
состоянии и убеждался, что Алла не зря выписала ей успокоительное средство, его
жене действительно нужно понижать психическую активность…
Так, между искусственно вызванными приступами болезненного
беспокойства и тяжелой апатией, психика Елены Сергеевны совершенно
расшатывалась, а муж по-прежнему ничего не замечал. Более того, видя, как много
времени проводит молодая женщина с его больной женой, он считал Аллу едва ли не
ангелом во плоти, и к его поздней влюбленности присоединилось чувство
благодарности и уважения. То, что Алла перестала заговаривать с ним о разводе,
тоже, как ему казалось, говорило в ее пользу.
Разумеется рассказ Толи Уточкина не выглядел так гладко.
Леня Маркиз умел слушать, и вычленять суть из бесконечных повторов и
междометий. Толина бабка Анна Петровна изредка вставляла меткое словечко,
причем всегда по существу, чем помогла Лене понять рассказ Уточкина. За
разговором мужчины как-то незаметно усидели полбутылки водки, впрочем, пил
почти только Толя, поскольку Маркизу нужно было еще возвращаться из этой
глухомани. Однако парень Толя был крепкий, так что нить разговора не терял,
хоть и часто отвлекался.
Толя Уточкин по-прежнему часто бывал в доме своих
родственников и замечал кое-какие странности. В то время он еще не мог понять
многое из того, что происходило на его глазах, но запоминал отдельные детали,
из которых гораздо позднее в его голове сложилась общая картина трагедии.
Несколько раз он перехватывал мимолетные взгляды, которые
бросала Алла на его больную тетю, делая ей укол или давая лекарство – взгляды,
полные ненависти и скрытого злого торжества. После этого та приторная забота о
больной, которую Алла Леонидовна показывала в присутствии Алексея Ивановича,
казалась ему удивительно фальшивой, а то, что дядя не замечает этой фальши,
настораживало подростка.
Как-то раз он заметил, как дядя Леша и молодая докторша,
думая, что их никто не видит, обнимались в коридоре. Они стояли, прижавшись
друг к другу и чуть раскачиваясь, и мальчику показался страшным их чуть
слышный, с трудом сдерживаемый стон. Толя нечаянно скрипнул дверью, и эти двое
моментально отлетели друг от друга, как будто их отбросила какая-то посторонняя
сила. Алла Леонидовна скрипнула зубами, резко повернулась и ушла в комнату, а
Алексей Иванович растерянно похлопал себя по карманам, будто искал что-то, но
не нашел. Он провел рукой по глазам, постоял секунду в задумчивости и ушел
следом за женщиной.
Почему-то после этого эпизода Толя отчетливо понял, что его
тетя скоро умрет.
После того случая прошел месяц, может быть – полтора. Толя,
как обычно, был в доме у Казаркиных. Он обратил внимание, что тетя, которая в
это время суток обыкновенно бывает совершенно безучастна, сегодня, напротив,
необыкновенно возбуждена, беспокойна, взвинчена. Она ходила из комнаты в
комнату, что-то бормоча и делая какие-то ненужные, нелепые вещи. То вдруг
принималась поправлять и без того идеально расстеленное на диване покрывало, то
переставляла книги на полке. Лицо Елены Сергеевны покрывали неровные пятна
лихорадочного, болезненного румянца, она то и дело заламывала руки и
принималась бессмысленно смеяться. Столкнувшись с Толей, прижала мальчика к
себе, как слепая, ощупала его лицо и вдруг заплакала.
– Как же ты будешь теперь, – пробормотала она
сквозь слезы, – как же ты будешь…
Потом резко оттолкнула мальчика и снова заходила по
квартире, как тигр по клетке.
Время от времени она вынимала из кармана смятый листок
бумаги и взглядывала на него, а потом снова заливалась бессмысленным смехом.
Толя хотел было уйти – тетя пугала его своим странным
поведением, – но вдруг она скрылась в своей спальне, с силой захлопнув за
собой дверь. Через минуту из-за закрытой двери послышался крик, звон бьющегося
стекла. Толя толкнул дверь, вбежал в комнату… тети там не было. Окно было
широко открыто, одно из стекол разбито, а снизу, с улицы доносились
перепуганные крики прохожих.
Елену Сергеевну принесли через десять – пятнадцать минут.
Собственно, то, что принесли чужие люди, уже не было Еленой Сергеевной – это
было разбитое, искалеченное тело, имевшее с ней очень отдаленное сходство.
В квартире появилось много совершенно посторонних людей,
которые о чем-то расспрашивали мальчика, фальшиво жалели его. Почти сразу
приехала Алла Леонидовна. Она прибыла раньше, чем милиция, и в ее облике была
заметна такая суетливая, испуганная озабоченность, что Толя невольно начал
исподтишка наблюдать за ней.
Алла поспешно прошла в спальню покойной, сделала вид, что
осматривает ее изуродованное тело, а потом, воровато оглядевшись, схватила с
ночной тумбочки полоску серебристой фольги – такую, в какие обычно запаивают
таблетки. На место этой полоски она положила другую, которую достала из
кармана.
Толя выскользнул из комнаты, чтобы не столкнуться с женщиной
и не выдать себя выражением лица.
Кроме того, что она сделала на его глазах, мальчик заметил
еще одну вещь.
Он увидел, что на полу, под тумбочкой, лежит плоская
картонная коробочка – такая, в каких продаются лекарства.
Дождавшись, когда Алла Леонидовна выйдет из спальни, он снова
проскользнул туда и бросился к тумбочке. На ней действительно лежала пустая
облатка из-под лекарства с отпечатанным по фольге коротким латинским названием.
Толя прочитал иностранные буквы: «Тазепам». Тогда он опустился на четвереньки и
вытащил из-под тумбочки картонную коробочку. По размеру она вполне подходила
для серебристой облатки, но на ней было напечатано совсем другое название,
длинное и заковыристое.
