— Кучера, доставившего майора Грея домой, сэр, — пояснил Ивэн, как бы извиняясь.
— О! — Монк чуть было не спросил, есть ли что-нибудь ценное в показаниях этого человека, но сообразил, что все бумаги — перед ним. Он взял первый лист и стал читать. Ивэн молча ждал, когда он закончит.
Аккуратным, разборчивым почерком в верхней части листа было выведено:
«Показания Мэри-Энн Браун, уличной торговки шнурками и лентами».
Грамматику, как и некоторые ошибки произношения, мистер Лэмб, надо полагать, исправлял в процессе записи, и все равно в показаниях свидетельницы ясно был различим уличный говорок.
«Стояла я, где всегда, на Даути-стрит, неподалеку от Мекленбург-сквер на углу, там такие леди живут, что им завсегда нужны ленты, шнурки и все прочее».
Вопрос мистера Лэмба: «Следовательно, вы находились там около шести часов вечера?»
«Да, верно, так, только я за временем-то особенно не слежу, часов у меня нету. Но как тот джентльмен, которого убили, приехал, я видела. Вот ужас-то, уже и благородным спасения нет!»
«Вы видели майора Грея?»
«Да, сэр. Приехал — весь такой счастливый, шикарный».
«Он был один?»
«Да, сэр, один».
«Он сразу вошел в дом, после того как расплатился с кучером?»
«Да, сэр, так сразу и вошел».
«В какое время вы покинули Мекленбург-сквер?»
«Точно не скажу, не знаю. Но я слыхала, как на Сент-Марке колокол пробил четверть, а потом ушла». «Домой?»
«Да, сэр».
«И далеко вам до дома от Мекленбург-сквер?»
«Да около мили».
«Где вы живете?»
«За Пентонвилл-роуд, сэр».
«Полчаса ходьбы?»
«Господь с вами, нет, сэр, четверть часа от силы. Я вся промокла на углу. Кроме того, час поздний, девушку могут неправильно понять…»
«Конечно. Значит, вы покинули Мекленбург-сквер около семи часов вечера?»
«Примерно так».
«Видели вы еще кого-нибудь входящим в дом номер шесть после майора Грея?»
«Да, сэр, был еще один джентльмен в черном пальто с большим меховым воротником».
Далее в скобках было помечено, что имелся в виду один из жильцов дома, лицо вне подозрений.
Внизу тем же аккуратным почерком было выведено имя Мэри-Энн Браун, рядом вместо подписи красовался корявый крест.
Монк отложил лист. Пожалуй, показания свидетельницы и впрямь ценности не представляли. Вряд ли Джосселин Грей вошел в дом почти одновременно с убийцей. Однако преступление было совершено в июле, когда до девяти вечера еще светло. Злоумышленник, решаясь на убийство или грабеж, разумеется, не захочет, чтобы его видели рядом с будущей жертвой.
Ивэн стоял у окна и молча наблюдал за Монком, не обращая внимания на уличный гомон, вопли кучеров, крики торговцев, визг и грохот колес.
Монк взял следующий лист. Это были показания Альфреда Крессента, одиннадцатилетнего мальчика, подметавшего мостовую на углу Мекленбург-сквер и Даути-стрит.
Его рассказ мало чем отличался от предыдущего. Разница заключалась лишь в том, что свидетель покинул Даути-стрит на полчаса позже, чем продавщица лент.
Кучер утверждал, что Грей нанял его возле офицерского клуба около шести часов и сразу велел ехать на Мекленбург-сквер. Седок оказался неразговорчивым; обронил лишь несколько слов относительно погоды, которая тогда и впрямь стояла скверная, да пожелал, расплачиваясь, доброй ночи. Никаких подозрительных личностей в окрестностях Гилфорд-стрит или Мекленбург-сквер свидетель не заметил — лишь нескольких мужчин невзрачной внешности, которые могли быть как мелкими клерками, возвращающимися домой после изнурительного рабочего дня, так и карманниками, выслеживающими очередного простака. Показания его также мало что могли дать следствию.
Монк присоединил лист к первым двум и, подняв глаза, заметил, что Ивэн по-прежнему глядит на него с мягкой извиняющейся улыбкой. Монку нравился этот молодой человек, а впрочем, возможно, ему просто не хватало человеческой поддержки, более глубокой, чем «христианский долг» миссис Уорли. Дружил ли Монк с кем-нибудь? Если да, то где его друзья? Почему никто даже не заглянул к нему по возвращении? Ведь он и писем ни от кого не получал… Ответ был очевиден и неприятен: Монк не дружил ни с кем. Умный, честолюбивый сыщик, ни к кому никогда не обращавшийся за помощью. Вот и теперь он не имел права выказать свою слабость перед Ивэном.
— Остальные показания — в том же роде? — спросил он.
— В общем, да, — ответил Ивэн, почтительно выпрямляясь. — Никто не видел и не слышал ничего такого, что позволило бы нам точно определить время и обстоятельства убийства. Мы пока даже мотива не знаем.
Монк был озадачен. Мысли его вернулись в профессиональное русло.
— Так это был не грабеж?
Ивэн покачал головой и слегка пожал плечами. Он обладал врожденным изяществом, к которому стремился сам Монк и которого напрочь был лишен Ранкорн.
— Нет, хотя преступник мог просто испугаться и убежать, — ответил Ивэн. — Деньги в кошельке Грея остались нетронутыми, да и в комнате было немало ценных вещиц. Единственная странность: мы не нашли на убитом часов. У таких джентльменов обычно бывают хорошие часы с гравировкой. Кроме того, он носил цепочку.
Монк присел на краешек стола.
— А заложить их он не мог? — спросил он. — Кто-нибудь видел у него эти часы?
Вопрос был сильный, и задал его Монк по наитию. Даже самые респектабельные люди подчас испытывают нехватку денег, одеваются и обедают в долг, но тщательно это скрывают. Как Монк вообще додумался спросить об этом? Возможно, ему удалось сохранить профессиональные навыки, невзирая на потерю памяти.
Ивэн слегка порозовел, карие глаза смотрели смущенно.
— К сожалению, нам не удалось это выяснить, сэр. Люди, которых мы опрашивали, не обратили на часы внимания. Внятного описания нет. Квитанции на часы мы тоже не нашли, но на всякий случай проверили местные ломбарды.
— И ничего?
Ивэн покачал головой:
— Ничего.
— То есть мы не узнаем эти часы, даже если они нам подвернутся? — вздохнул Монк и указал на дверь. — Входит сюда, поигрывая ими, какой-нибудь мошенник — а нам и невдомек! Однако, думаю, убийца просто выбросил их в реку, как только вокруг этого дела поднялся шум. Если нет — то он ненормальный. — Монк снова взглянул на кипу бумаг. — Что там еще?
Следующий лист содержал скупые и колкие показания соседа, некоего Альберта Скарсдейла. Джентльмен был явно шокирован поведением Грея, позволившего себе такую неприличную выходку, как быть убитым на Мекленбург-сквер. Свидетель, видимо, полагал, что чем меньше он скажет, тем скорее о нем забудут.
