– В чем идея? – вполголоса спросил Сергей, разглядывая
номер. – Где здесь фишка?
И вдруг увидел. Накануне он только мельком взглянул на
золоченые цифры – две единички и нолик между ними – и отметил про себя, что
номер написан не на табличке, а состоит из отдельных цифр, прикрепленных к
двери. Цифры были изящные, красивые, и к ним просился маленький молоточек под
стать, которым все приходящие могли бы негромко постукивать по двери. После
слов Макара Сергей посмотрел на номер другими глазами, и тут же все стало
очевидно.
– Среднюю цифру подменили. – Бабкин ощутил желание
сесть, прислонившись к стене. – Черт бы их побрал, они подменили нолик!
Илюшин кивнул. Ноль между двумя единицами был чуть меньше и
отличался от них, как могут различаться два очень похожих шрифта – разница была
почти незаметной. Но она все же была.
– Поехали обратно, – сказал Макар, вызывая лифт. –
Я совершенно уверен, что это еще далеко не все фокусы, которые проделывали
вокруг Силотского.
Выйдя из подъезда, они не пошли к машине, как ожидал Сергей,
а поднялись по лесенке, которая вела в салон-солярий. Им пришлось позвонить,
чтобы открыли, и спустя несколько секунд на пороге появилась коротко стриженная
девушка с загорелым лицом, точно служившая реклама заведения.
– Доброго дня, – сказал Макар, включив обаяние, что у
него всегда хорошо получалось с молодыми девушками. – Не подскажете ли нам
кое-что?
– Постараюсь, – улыбнулась девушка, скрывая за
приветливостью настороженность.
– Насчет вашей герани. Мы с другом увидели ее с улицы и
хотели узнать....
* * *
– Вот видишь, – сказал Илюшин двадцать минут спустя,
когда они вышли из салона и помахали рукой двум похожим девушкам, обеспокоенно
смотревшим в окно им вслед. – А ты говорил!
Бабкин ничего не говорил и в ближайшее время не собирался.
Он чувствовал себя так, будто его окунули головой в бочку с противной вязкой
холодной слизью, и подержали в ней. Ему было стыдно, что накануне он не увидел
того, что заметил сегодня Макар, хотя его отправили именно для проверки
рассказа Силотского, и к стыду прибавлялось ошеломление от увиденного и
услышанного. Потому что исправленный плакат, перекрашенная дверь, перебитый
номер на двери – все это было лишь частью изменений вокруг Дмитрия Арсеньевича
Силотского.
– Да, мы переставляем герань, – не скрывая, рассказала
девушка, открывшая им дверь. – Почему бы и нет? Деньги-то нелишние, а
никому от этого не хуже.
– Вы переставляли герань с одного места на другое? – не
понял Илюшин.
– Точно. Вроде как меняли ее, – вступила в разговор
вторая, очень похожая на первую, кокетливо стреляя глазками в сторону
Бабкина. – Тот мужик-то нам принес одни кусты, а у нас росли другие. Вот
мы их и чередовали: день свои поставим, день – его. Он говорил, что девушку
свою хочет порадовать.
Бабкин пристально посмотрел на кокетку и по ее лицу понял,
что в выдумку с девушкой она не поверила ни на секунду. Но им заплатили, еще и
цветов принесли, а просьба казалась такой ерундовой...
– Разные сорта, – заметил Илюшин, рассматривая
горшки. – Листья разные, соцветия отличаются оттенками... «Значит, они
исходили из того, что Силотский – визуал, – добавил он про себя. –
Пока все, что мы видели, основывалось только на изменении облика предметов».
– И еще кое-что... – добавила неожиданно первая
девушка, поколебавшись.
– Что? – вскинулся Бабкин.
– Музыку мне пришлось другую ставить. То есть вроде как
такую же, а вроде как и нет.
Видя непонимание на лицах гостей, девушка объяснила: каждое
утро она включает диск, потому что хозяйка заведения запретила держать в салоне
телевизор, а в тишине им скучно. Музыка играет довольно громко, но к этому
времени все соседи уже уходят по своим делам, и никто не возражает, тем более
что по настоянию хозяйки у них не попса какая-нибудь звучит, а самая что ни на
есть классика – Эдвард Григ.
– Приходивший человек дал вам другой диск? –
по-прежнему не понимая, спросил Бабкин.
– Другой, точно. Да вы сами посмотрите.
Она сунула Макару один диск, Бабкину – второй. На обоих была
записана одна и та же симфония Эдварда Грига – «Пер Гюнт».
– Разные записи, – вполголоса сказал Илюшин. –
Берлинский симфонический оркестр – и наш. Исполнение различается, естественно.
Большое спасибо. – Он вернул диск и уставился на Сергея.
– Эй, чего отличается? – забеспокоилась вторая, забыв о
кокетстве. – Мы ничего такого не задумывали!
– А что случилось-то?
Стриженая, заботливо расставив герань на подоконнике, обернулась
к Бабкину и Илюшину.
– К вам, наверное, сегодня из милиции придут, – сказал
Макар, не отвечая на ее вопрос. – Вы им расскажите то, что нам сообщили.
Тот человек, который к вам приходил, – он такой невысокий, с мешками под
глазами и хмурый?
– Такой, такой, – закивала девчонка. – Только
почему же хмурый? Не хмурый он был, а очень даже веселый. Девушку свою хотел
порадовать... – она поймала взгляд Бабкина и осеклась: – Подружку...
* * *
– Ладно, не расстраивайся, – бросил Макар, когда они
сели в машину. – Все это действительно непросто было заметить.
– Ты же заметил, – возразил Сергей. – А я
действовал по шаблону! И о герани я никогда в жизни бы не подумал... Как ты
узнал, что цветы тоже подменяли?
– Потому что это яркое пятно, на котором останавливается
взгляд. Эти люди – или один человек – использовали все обыденное, что окружало
Силотского, но оно должно было быть заметным. Герань – заметна. Рекламный
плакат тоже заметен. На дверном номере взгляд останавливается сам, как только
выходишь из лифта. Про дверь в подъезд и говорить не буду. Полагаю, что всем
перечисленным изменения не ограничились, но это то, что мы знаем точно.
Остаток пути они провели в молчании – каждый думал о своем.
Сергей переживал вчерашний провал и старательно гнал от себя мысль, что, будь
он внимательнее, Силотский мог бы остаться в живых. Макар мысленно повторял
маршрут от стоянки до квартиры погибшего, намечая точки, в которых должны были
быть дополнительные «изменения реальности», как он их назвал.
К Макару они поднялись, по-прежнему не говоря ни слова.
Год назад Илюшин купил себе самую обычную двухкомнатную
квартиру на двадцать пятом этаже в одном из спальных районов Москвы. Офис им с
Бабкиным был не нужен, и все клиенты приходили сюда. Окна выходили на парк, и
Илюшин не раз говорил, что согласился бы и на вдвое меньшую площадь из-за
прекрасного вида.
Кухонька и вправду была маленькая, но в ней помещались
круглый стол, диван и куча разных шкафчиков, половиной из которых Макар не
пользовался, а приобрел из-за игры света в разноцветных витражных дверцах. Они
напоминали ему калейдоскоп – игрушку, которую он обожал с детства. Зато две
другие комнаты оказались просторными, и вся квартира была очень светлой,
залитой солнцем.
