Подумав о теле, она снова вспомнила кусок, но на этот раз
смогла удержать тошноту. Рассеянно включила телевизор, но неудачно наткнулась
на новости и минуту расширенными глазами смотрела на обгоревшие куски
мотоцикла, прежде чем догадалась нажать на кнопку. Телевизор стих, и в доме
повисла тишина, нарушаемая только равномерным капаньем воды из незакрытого до
конца крана.
– Не могу больше, – ровным голосом сказала Ольга.
Она пошла в другую комнату, ища глазами телефонную трубку, а
когда отыскала ее, долго не могла вспомнить номер, хотя набирала его часто.
Пришлось залезть в память телефона. Дождавшись, когда на другом конце ответят,
она сказала тем же ровным безжизненным голосом:
– Денис? Это Оля. Мне нужна твоя помощь.
Глава 5
Денис Иванович Крапивин завязывал галстук виндзорским узлом,
глядя на себя в зеркало. Дорогой английский галстук не хотел завязываться, и
Крапивин с отвращением к самому себе встряхнул кисти рук, чтобы прогнать дрожь.
«На руках его была не кровь... Просто след земляники». Цитата, произнесенная
про себя, немного успокоила его. Он давно научился мысленно произносить фразы,
иной раз самые дурацкие, которые действовали на него лучше любого
успокоительного. Впрочем, успокоительного он не принимал.
Этой странноватой привычки Денис Крапивин стеснялся, как и
большинства своих привычек, как и самого себя. Но никто никогда не догадался бы
об этом, глядя на явно преуспевающего дорогостоящего клерка со скучноватым
бледным лицом, одетого в безупречный темно-синий костюм в такую же безупречную
полоску, с безукоризненно подобранным в тон рубашке галстуком, завязанным,
конечно же, выверенным виндзорским узлом.
– Я опаздываю на работу, – вслух произнес Крапивин, и
собственный голос пропал, не добравшись даже до второго яруса его прекрасной
двухуровневой квартиры.
Эта огромная квартира Денису была не нужна, но осознал он
это лишь после того, как купил ее. Обставлял ее дизайнер, и его работа,
несомненно, понравилась бы Крапивину, если бы он увидел такой результат у
кого-нибудь другого. Тогда бы он, конечно, искренне восхитился и подумал, что
тоже хочет что-либо подобное. «Благородство и стиль» – под этим лозунгом
дизайнер заботливо обставил квартиру, отдавая в декоре предпочтение оттенкам
серого и холодного зеленого, разбавляя чрезмерную строгость всплесками яркого
желтого и оранжевого. «Гармоничненько вышло», – говорил каждый раз Сенька
Швейцман, оказываясь у Крапивина в гостях.
Однако «гармоничненькое» ежедневно подавляло Дениса
Ивановича. Он ощущал себя так, будто живет в декорациях, выстроенных для
кого-то другого. Объяснить, что именно ему не нравится, Денис не мог, да и гнал
от себя это ощущение, но постепенно выделил для себя только одну комнату и
проводил почти все время в ней. Комната эта находилась на первом уровне, рядом
с гостиной, и по замыслу дизайнера предназначалась для гостей. Возможно, именно
поэтому она была оформлена более небрежно, чем остальные комнаты, и в ней не
чувствовалось «благородства и стиля» в той степени, в которой они
присутствовали на остальном пространстве квартиры. Обычная комната,
обставленная просто и без излишеств.
– Опаздываю, – повторил Крапивин бессмысленно.
Он мог опаздывать сколько угодно – начальство знало о том,
что у него трагически погиб друг (начальство говорило «товарищ»), и с
пониманием относилось к тому, что Денис Иванович ближайшие несколько дней будет
скорбеть по погибшему. Потом, конечно же, скорбь должна была если не утихнуть,
то перейти в такую фазу, когда скорбящий уже не опаздывает на работу, следит за
своим костюмом и завязывает галстук так, чтобы его можно было в любую секунду
сфотографировать для солидной рекламы. Но пока эта фаза не наступила, Крапивину
можно было не торопиться на работу.
Денис знал, что ничего страшного не случилось бы и в том
случае, если бы он отпросился. Но самое неприятное заключалось в том, что ему
нечего было делать дома и некуда было пойти. В офисе хоть можно изобразить
видимость деятельности, а постаравшись, и найти для себя вопрос, в решение
которого можно окунуться с головой, не думая ни о Ланселоте, ни о Сеньке, ни об
Оле. Вообще ни о чем не думая, ничего не чувствуя.
– Здравомысл, – сказал с отвращением Крапивин. –
Пресноводное.
Он вспомнил, как задела его в седьмом классе кличка, которую
он услышал случайно, и как старательно он изображал равнодушие, когда кто-то
окликнул его, не стесняясь. Прозвище моментально прижилось, и сейчас, столько
лет спустя, Денис не испытывал ничего, кроме глухого удовлетворения, называя
себя так.
Он знал, что всегда был скучен, но до определенного времени
полагал, что у него есть достоинства, искупающие этот недостаток. Не зря же, в
конце концов, они дружили втроем – он, Швейцарец и Ланселот. Ни бойкий Сенька
Швейцман, ни артистичный Димка никогда не приняли бы его в свою компанию, если
бы он не был им чем-то интересен. Но со временем он с присущим ему
здравомыслием, во многом объяснявшим его прозвище, убедился, что нет в нем
таких достоинств. Нет! Блестящие способности к учебе – есть. Неисчерпаемое
занудство, ошибочно принимаемое некоторыми за профессиональную
дотошность, – тоже. Ненужный багаж знаний, которые он никогда не
применял, – имеется: вот он, перевязанный бечевкой, валяется в дальнем углу.
Очень много устаревших моральных устоев – пожалуйста.
А больше ничего интересного в Денисе Крапивине не было.
Телефонный звонок выдернул его из медитативного состояния, в
которое он погрузился в попытках завязать узел.
– Денис, нам нужно встретиться, – без предисловий
выпалил Сенька.
– Хорошо, – без эмоций согласился Крапивин. – Дело
подождет до похорон или хочешь раньше увидеться?
– Я...
Крапивин зримо увидел, как толстый маленький Швейцман
готовится вывалить на него груду обгоняющих друг друга слов, но запинается,
услышав о похоронах, и нервно поправляет подтяжки – предмет насмешек окружающих
еще со школы. Господи, кто в восьмом классе носит подтяжки?! Это не деталь
гардероба, поддерживающая штаны, вовсе нет! Это несмываемое презрение
одноклассников, насмешки девочек и высокомерное недоумение учителей – при самом
лучшем раскладе. Однако Сенька плевал на значение подтяжек для общества – их
привез ему дядя из Швейцарии, где служил при дипломатическом корпусе, и они
сразу стали для Швейцмана воплощением магической «забугорной» жизни, о которой
он раньше только читал. Свидание с подтяжками – его собственными! –
превратило смутные мечты в реальность, которая была далека, но достижима.
Что руководило дядюшкой Швейцмана, когда он выбрал для
племянника-подростка темно-зеленые подтяжки с золотыми львами – неизвестно, но
его странный подарок оказался самым подходящим для Сеньки. Наслушавшись дядиных
рассказов, рассмотрев привезенные фотографии, Сенька заболел Швейцарией.
Никакие Парижи и Лас-Вегасы не могли стать для него привлекательнее этой
страны. Подтяжки, которые Сенька прицепил к брюкам, стали символом другой жизни
и одновременно – швейцмановского стремления достичь этой жизни во что бы то ни
стало.
