Он таскал их в школу с удивительным упорством – особенно
смешным оттого, что Сенькина мать прекрасно шила, и школьные брюки подгоняла на
своего пузатого сына так, что они сидели на нем как влитые. На насмешки
Швейцман реагировал пожатием плеч. Очень быстро все узнали, в чем причина любви
Сеньки к подтяжкам, и издевки постепенно сошли на нет: оказывается, у толстячка
Швейцмана была цель в жизни, и какая! Остались только безобидные подначки, да
уважительно-насмешливое прозвище «Швейцарец», прилипшее к Сеньке на долгие
годы.
– Что ты молчишь? – спросил Крапивин, осознав, что все
это время Сенька только пыхтит в трубку.
– Ланселота вспомнил... – выдавил Швейцман. –
Денис, что ж такое...
– Давай встретимся, – устало сказал Крапивин. –
Встретимся и поговорим. Ко мне приедешь?
– Нет, давай в кафе.
Они быстро выбрали кафе, и Крапивин, повесив трубку, начал
развязывать ненужный галстук. На секунду бросив взгляд в зеркало, он увидел за
своей спиной крылатую тень, мелькнувшую и скрывшуюся в столовой. Выпуклая рама
зеркала ощерилась гнилой ухмылкой, отражающаяся в нем стена раздвинулась,
образовав непристойную щель с багрово-мясной плотью, и тут же сдвинулась снова.
Только картина с причалом и лодками покачнулась и так и осталась висеть,
накренившись вправо.
Денис приложил пальцы к вискам, сосчитал про себя до десяти
и вышел из квартиры.
* * *
Утром пошел снег. Над городом растянулось серое грязное
покрывало с редкими голубыми дырами, из него повалилось такое же серое,
грязное, крупитчатое и тут же покрыло мокрой манкой сухие тротуары и дороги.
Апрель, словно беря реванш за удивительно ясные и теплые предыдущие дни,
вспомнил о том, что он – всего лишь середина весны, месяц капризный, и
немедленно задул пронизывающим ветром, в котором не было ничего теплого и
радостного, а была только противная зимняя промозглость.
К вечеру снегопад усилился. Газеты и радио сообщали, что на
дорогах пробки и заторы; машины и пешеходы скользили по асфальту, потому что
растаявшую манку прихватил легкий морозец, и город заледенел.
Сергей Бабкин сидел дома и мысленно ругал себя за то, что
позволил Маше настоять на своем и поехать на метро. После завтрака она
отправилась на свою киностудию, чтобы посмотреть в действии одну из новых кукол
– медвежонка, а потом должна была встретить Костю после школы и вернуться.
Последний раз жена позвонила Сергею из студии два часа назад, радостно
сообщила, что записаны три передачи и она уже едет домой, и... пропала. Телефон
ее не отвечал, и хотя особого предмета для беспокойства в этом не было – Маша
часто забывала зарядить сотовый, – Бабкин почувствовал тревогу. Он
взглянул в окно, за которым по-прежнему сыпал снег, и выругался.
Он подумал о том, чтобы встретить Машу и мальчика возле
школы, но, взглянув на часы, отказался от этой мысли: уроки уже закончились, и
они попросту могут разминуться. Он поставил на кухне чайник, сделал себе
бутерброд с ветчиной, хотя был не голоден – просто, чтобы убить время до
возвращения Маши с Костей. Но с каждой минутой ожидания ему становилось все
больше не по себе, и в конце концов, выключив возмущенно булькающий чайник и
сунув приготовленную ветчину обратно в холодильник, Бабкин решил прогуляться
возле подъезда. «Около дома точно не разминемся».
Выполнить свое намерение он не успел – в дверь позвонили, но
как-то странно, робко. Костя всегда трезвонил отчаянно, словно созывал всех
встречать себя, любимого; Маша стандартно нажимала «два коротких – один
длинный», а этот звонок прозвенел и замолчал. За дверью на лестничной площадке
что-то пронзительно выкрикнули, и Сергей метнулся в прихожую, поняв, что не зря
тревожился.
Он распахнул дверь и увидел их, прижавшихся друг к другу. На
белом Машином лице глаза были как две впадины, скулы заострились, губы
побледнели, сравнялись по цвету со щеками.
– Что?! – шепотом спросил Бабкин, торопливо ощупывая
сначала ее, потом Костю прямо на лестничной клетке и с невыразимым облегчением
убеждаясь, что оба совершенно целы. – Что случилось? Что?!
– Домой... – дернулась Маша. – Домой, закрой
дверь!
Он быстро затащил их в квартиру, обшарив взглядом лестничную
клетку, но в подъезде было тихо.
– Маша, что такое?
Костя вдруг заплакал – сначала тихо, а потом громко,
подвывая и заикаясь. Он ревел перепуганно, как маленький ребенок, а не
одиннадцатилетний мальчишка, и Сергей не мог этого выдержать.
– Что. Случилось. – раздельно спросил он, стоя над
Машей, успокаивающей сына. – Скажи, наконец!
Маша подняла на него глаза и негромко ответила:
– На нас напали. Внизу, в подъезде. Прижали меня к стене, у
одного в руках был нож.
Сергей почувствовал, как виски стиснуло обручем.
– Сколько их было? – Горло у него перехватило спазмом,
и ему пришлось повторить, прежде чем она поняла.
– Трое. Все в масках.
– Что им было нужно? Маша, не молчи! Они ударили тебя?
Издевались? Что-то взяли?
Костя всхлипывал, уткнувшись маме в живот. Маша закусила
бескровную губу, помолчала...
– Они хотят, чтобы ты не лез в расследование смерти
Силотского, – тихо сказала она.
Несколько секунду Бабкин стоял неподвижно, переваривая ее
слова. Затем сел рядом с ними на пол, сгреб их в охапку, прижал к себе и гладил
Костю по вихрастой макушке до тех пор, пока мальчик не перестал всхлипывать. И
только тогда вспомнил о Макаре.
* * *
Илюшин поужинал в одном из тихих ресторанчиков в переулках
возле Китай-города, надеясь переждать снегопад, а затем прогуляться. Однако надежды
его не оправдались, и, выйдя из ресторана, он сразу пошел к метро, накинув
капюшон. Прохожие торопились нырнуть в переход, толкая друг друга и ежеминутно
поскальзываясь на ледяной корке. Макар лавировал между ними, обгонял,
пристраивался в хвост к быстро движущимся и широкоплечим, получая от движения в
толпе некоторое удовольствие. В вагоне он встал возле двери и полуприкрыл
глаза, рассматривая пассажиров и развлекая себя придумыванием историй, которые
могли бы случиться с каждым из них полчаса спустя, по дороге домой.
Выйдя из метро, Макар обнаружил, что совершенно стемнело и
снег летит даже не наискось, а перпендикулярно, словно задавшись целью
причинить наибольший вред пешеходам. Резко похолодало, и ему пришлось замотать
шарф вокруг шеи так, что незакрытыми остались одни глаза. Часто моргая от
слепящего снега, Илюшин торопливо срезал путь и вскоре вышел к новостройке,
мимо которой вела дорога к его дому.
Новостройка была незаконченной. Три высоких корпуса выросли
в глубине района за несколько месяцев, и жители успели привыкнуть к постоянной
размазне на дороге, которую регулярно вымешивали «КамАЗы». Дойдя до угла первой
высотки, Макар, прищурившись, разглядел, что дорога перекрыта, и даже разобрал
привычную фразу об извинениях за доставленные неудобства.
