– Не обиделся. Все равно я не умею снежинки вырезать.
* * *
Одновременно с неловким смешком Швейцмана зазвонил телефон.
Сенька схватился за трубку, как утопающий за соломинку, и по этому жесту
Крапивин понял, что звонит его жена. Для Риты у Швейцарца был заведен свой
сигнал, отличающийся от остальных, и хотя они были женаты уже двенадцать лет,
он по-прежнему реагировал на ее звонок с той же радостной поспешностью, как
много лет назад.
– Ритка! Алло!
Крапивин услышал, как пронзительный женский голос, совсем не
похожий на знакомый ему мягкий и неторопливый, выкрикнул что-то в трубке.
– Рита... – упавшим голосом сказал Сенька и стал
подниматься, задевая животом о край стола. – Господи, милая моя...
родная... подожди, я сейчас приеду! Ритка, не клади трубку!
– Сеня, что случилось? – спросил Денис, но Швейцман не
ответил. Он весь был там, где надрывный голос его жены говорил и говорил, не
смолкая, держа его, как впившийся крючок. И, будто в такт дерганым движениям
крючка, на лице Сеньки проявлялась мучительная гримаса, меняющаяся с каждой
фразой жены.
Крапивин с недоверчивым изумлением наблюдал, как сначала
задергались Сенькины губы, затем левый глаз резко сощурился, как будто
Швейцарец решил посмотреть куда-то вдаль против солнца... Увидев этот нервный
тик, Денис почувствовал растерянность. Что могло случиться?
Швейцман, держа трубку возле уха, бросил на стол несколько
купюр и торопливо пошел к выходу, не обращая ни на что внимания. Он бормотал
что-то утешающее, но лицо его по-прежнему оставалось диковатым – Крапивин понял
это по испуганному виду официантки, бросившей на Швейцарца любопытный взгляд.
Денис пошел за ним, но Сенька, кажется, этого даже не заметил.
Они вышли на улицу, и ветер, словно только их и поджидал,
сорвал с окрестных крыш налетевший не то снег, не то град и пронесся над ними,
рассыпая его из пригоршни. В волосах Сеньки застряли белые комочки, и Денису
пришла в голову глупая ассоциация с женихом, пробежавшим сквозь строй друзей,
осыпавших его рисом.
Догнав друга, Крапивин прислушался к голосу в трубке. Теперь
он был не пронзительным, а тихо что-то бормочущим. Затем голос прервался, а в
следующий миг захлебнулся в жалобном плаче.
– Я выезжаю, – крикнул Сенька, подходя к своему джипу,
нажал на отбой и только теперь, кажется, заметил идущего рядом Дениса.
– Что с ней? – спросил Крапивин, боясь услышать, что
Риту избили, изнасиловали, и теперь она лежит в больнице, умирая от стыда и
боли.
Швейцман посмотрел на него правым глазом, в то время как
левый хитро сощурился, и побледневшими губами выговорил одно-единственное
слово. Затем сел в машину и уехал, оставив остолбеневшего и ничего не
понимающего Крапивина под апрельским мокрым снегом возле кафе.
– Крысы? – повторил за ним Денис и сморгнул налетевшие
снежинки. – Что значит – крысы?!
Глава 6
Машу трясло. Она, всю сознательную жизнь презиравшая
истеричек, при всех испытаниях старавшаяся держать себя в руках, на этот раз
ничего не могла с собой поделать. Ей хотелось заплакать громко, в голос, и
вцепиться в Сергея как в спасательный канат, брошенный утопающему. Но руки
тряслись мелкой дрожью, прекратить которую было ей не под силу, а проходя мимо
зеркала, краем глаза она ловила в нем отражение не себя, а странной бледной
женщины с рыжими волосами, торчавшими в разные стороны, как проволока, и с
глазами норного лори. Они с Костей видели в передаче про животных эту обезьянку
с чайными блюдцами вместо глаз. Теперь Маша могла наблюдать ее в зеркале.
Сергей собрал их чемоданы, пока Макар давал последние
краткие инструкции. Не звонить, не писать, не связываться с подругами и т.д. и
т.п. Все это Маша уже знала. Две недели им предстояло жить за городом, в
коттедже у какого-то приятеля Макара, вместе с самим приятелем, его женой и
детьми. На робкие Машины вопросы, как к этому отнесется принимающая сторона,
Илюшин мягко ответил, что все в порядке – коттедж большой, а приятелю не
впервой принимать гостей.
Две недели, сказал Сергей. Минимум две недели.
Она не хотела уезжать, не хотела бросать Сергея одного, но
понимала: останься они с Костей дома – и от тревоги за них он сойдет с ума.
Когда накануне вечером к ним ввалился Макар – грязный, замерзший, с глазами, в
которых полыхала холодная ярость, и Сергей, выслушав его, стал рассказывать о
том, что произошло с ней и Костей... тогда она впервые услышала, что он может
говорить так, будто рычит – хрипло, отрывисто, низким голосом. Движения Сергея
стали плавными, замедленными, словно он боялся что-нибудь ненароком сломать, и
всю ночь, пока они с Макаром обсуждали дальнейшие действия, Маша тихо сидела в
кресле, обхватив колени, и смотрела на мужа, не узнавая его.
Как, впрочем, и Макара. В обоих проявилось что-то звериное,
первобытное. Но если Сергей напоминал медведя, то Илюшин больше походил на
рысь. Серые глаза его не отрывались от Сергея, мерившего комнату бесшумными
шагами, обманчивая юность облика ушла, и теперь никто не назвал бы Илюшина
студентом.
Она слышала его рассказ, заставивший ее похолодеть от ужаса
и в панике отогнать видение: Костя стоит в черной яме, беспомощно смотрит на
нее, а сверху его засыпают землей и кусками льда люди без лиц. Нет, думать об
этом нельзя, даже близко нельзя подпускать эту мысль, от которой в голове сразу
мутнеет, а кончики пальцев становятся липкими, словно она обмакнула их в
варенье. Нельзя думать об этом. Нельзя.
Чтобы не думать, Маша смотрела на мужа и Илюшина. Ей быстро
стало понятно, какую ошибку совершили те, кто напал на Илюшина и на нее с сыном
в надежде не допустить частного расследования. Бешенство Сергея и Макара было
разного порядка, но оно привело к одному результату – теперь у них появился
куда более весомый стимул найти убийц, чем деньги. Стимул, не сопоставимый ни с
каким гонораром. Один пережил страх и унижение за себя, второй – за свою семью,
и ни тот, ни другой не собирались останавливаться, пока не найдут и не
уничтожат угрозу.
Это и пугало Машу до дрожи. Но страх за мужа и за Костю,
делавшего отчаянно храброе лицо, в конце концов все-таки заставил ее собраться
с силами. Она причесалась, стянув волосы в хвост, сунула Косте его рюкзак и
потрепала по плечу совершенно Сережиным жестом. Бабкин уже вытащил в коридор
два больших чемодана, переглянулся с Макаром, просочился мимо Маши за дверь,
одновременно доставая что-то из-под куртки.
– Все в порядке. Пойдем.
Они спустились по лестнице, а не поехали на лифте. На втором
этаже, обернувшись на Макара, замыкавшего шествие, Маша увидела в его руке
небольшой серебристый револьвер, похожий на игрушку-зажигалку, когда-то
подаренную сослуживцами ее отцу. Она не стала спрашивать Илюшина, настоящий ли
у него револьвер. Только сглотнула и чуть ускорила шаг, крепко сжимая руку
сына.
* * *
