– Думаю, в какой-то степени так оно и было, – мрачно
сказал Сергей.
– Я тоже так думаю, – согласился Илюшин. – Но
очевидно, увлечен он был совсем не тем, о чем думал Силотский, потому что ровно
через десять минут после его ухода Чешкин выбросился из окна. Что он пережил в
эти десять минут – одному богу известно! Его нашли сразу, несмотря на позднее
время, потому что свидетельница видела, как все произошло, – пожилая
женщина прогуливала собаку. Она их соседка по дому, знала всю семью... Вызвала
и милицию, и «Скорую», но врач, как ты понимаешь, мог только диагностировать
смерть. Николай разбился сразу.
– Могу себе представить, как семья Чешкиных должна
ненавидеть Силотского, – протянул Бабкин, перед которым в новом свете
предстало появление на кладбище младшей сестры Николая Чешкина.
– В голосе его сестры я ненависти не заметил, как ни
удивительно, – покачал головой Макар. – Зато могу тебе сказать, что
Крапивин и Швейцман год после того случая не разговаривали с Ланселотом. Вообще.
Прервали с ним всякие отношения. Они, как и Владислав Захарович, считали его
виновным в смерти Коли, а Швейцман прямо заявил, что Дмитрий пытался оправдать
себя тем, что не заметил в Чешкине никаких признаков заболевания – на самом
деле они были, просто Ланселот увидел то, что хотел увидеть.
– А почему отношения возобновились? – нахмурился
Сергей.
– Крапивин утверждает, что Силотский вымолил у них прощение.
Этими самыми словами сказал: «вымолил прощение». С любовницей Дмитрий порвал,
пытался выразить старику Чешкину свои соболезнования, но тот его даже видеть не
мог. А вот Полина отнеслась к Силотскому куда мягче, чем дед.
– Странно.
– Да, мне тоже. Но нам слишком мало известно, а все, что мы
знаем, – исходит от одного человека.
– Дениса Крапивина?
– Верно. Полина Чешкина отказалась говорить со мной о смерти
брата, сказала только: «Обратитесь к Денису, он вам все расскажет».
– Когда это случилось?
– Три года назад.
– И сколько сейчас лет Владиславу Захаровичу? –
поинтересовался Сергей.
– Чуть больше семидесяти. Три года назад он был полон сил, и
неизвестно, насколько ухудшилось его здоровье за это время.
Они вышли из машины, Бабкин осмотрелся, и, не заметив ничего
подозрительного, медленно направился к кафе, обдумывая рассказ Илюшина.
– Нам нужно побеседовать с Чешкиным, – сказал Макар,
догоняя его. – Я понимаю, – перебил он Сергея, собиравшегося что-то
возразить, – следственная группа будет отрабатывать мотив личной неприязни
и неизбежно выйдет на подробности самоубийства одного из четырех друзей, но это
вовсе не означает, что нам с тобой нужно самоустраниться и заниматься только
поисками Качкова.
– Я вовсе не это хотел сказать, – проворчал тот. –
Естественно, нужно разговаривать и с Чешкиным, и с его внучкой. Я только хотел
добавить, что, кажется, знаю еще одного человека, который принимал
непосредственное участие в той истории, случившейся три года назад.
Макар остановился.
– И кого же? – удивленно спросил он.
– Ту самую любовницу, к которой уехал Ланселот. Готов
поставить наш обед про заклад, что ее зовут Мария Томша, и именно с ней я
разговаривал на кладбище.
Глава 9
Подходя к дому, Денис Крапивин посмотрел на часы. Почти
одиннадцать вечера. Слишком поздно для него, пунктуального аккуратиста, даже
возвращение домой старавшегося приурочить к определенному времени: восьми или
девяти часам. Но отказать Ольге, тихим голосом умолявшей поужинать с ней, он не
мог. Крапивин немного удивился, что она не попросила о встрече Швейцарца – с
ним они быстро нашли общий язык, когда Ланселот их познакомил, а к Денису, как
ему долгое время казалось, она испытывала сдержанную неприязнь. Он платил ей
равнодушием – еще одна из Димкиных баб, красивая, но совершенно неинтересная.
Очень пылкая внешне и какая-то замороженная внутри. Возможно, именно это сочетание
и привлекло Ланселота, решившего в конце концов жениться на ней, но даже
переход Ольги из статуса подружки в статус жены ничего не изменил в отношении
Крапивина к ней.
Но после смерти мужа она словно цеплялась за Дениса, и не
отозваться на ее умоляющий взгляд было невозможно. Наверное, ей просто страшно
оставаться одной в роскошной квартире, отремонтированной Ланселотом. Возможно,
ей так смертельно одиноко, что на роль компаньона годится даже он, друг ее
покойного мужа, которого она всегда считала надменным сухарем, а по сути –
полным ничтожеством.
Машина послушно отозвалась сигнализацией на нажатие кнопки,
Денис сделал несколько шагов, поднял глаза на небо, по которому редко
рассеялись мелкие звезды. «Звездное небо... в Москве... в апреле. Так
непривычно видеть звездное небо».
– Молодой человек, вы не нуждаетесь в одиночестве?
Негромкий старческий ласковый голос раздался совсем рядом.
Крапивин вздрогнул, решив, что вопрос ему послышался, перевел глаза на
странного человека, незаметно подошедшего к нему. Это был старик
интеллигентного вида, в опрятном пальто, чисто выбритый, и только в широко
открытых голубых глазах бегало что-то нехорошее, заставляющее вмиг забыть и об
интеллигентности, и об опрятности. Приглядевшись, Денис заметил, что на пальто
старика небрежно нашиты карманы – крупными стежками, ниткой не в тон темной
ткани, отвисающие так, что в них легко можно заглянуть. Старик переступил с
ноги на ногу, нежно улыбнулся Крапивину, сунул руку в оттопыренный нагрудный
карман и, вытащив оттуда небольшую банку из-под растворимого кофе, покачал ею
перед лицом изумленного Дениса.
– Одиночество... – прошелестел старик. – Я его
продаю, да. Хи-хи-хи! Все думают, что людям нужно общение, что они страдают без
него. Ерунда! Смехотворная чушь! Они страдают оттого, что выбирают для себя
неправильное одиночество, неподходящее им. А я могу исправить эту ошибку!
Крапивин оглянулся на охранника в будочке, но тот был далеко
и не видел их.
– Я вам продам одиночество на развес. – Старик сунул
кофейную банку обратно, принялся рыскать по карманам. – Какое вы хотите? У
меня есть разное, выбирайте, не ошибитесь. Есть тоскливое одиночество с
привкусом дешевого остывшего чая из пакетика, но ведь вам оно не нужно, верно?
У вас оно уже имеется, – он усмехнулся, показав отменные вставные
зубы. – Есть безмятежное одиночество, но оно куда дороже. О, а вот здесь –
прошу вас, обратите внимание – одиночество перед долгожданной встречей, оч-чень
специфические ощущения. Есть одиночество покойника – хотите?
Он смеялся, черт возьми! Смеялся, протягивая Крапивину
дребезжащую баночку, крышка которой была криво заклеена грязным скотчем.
– А вот еще... – старик выудил малюсенький пузырек
из-под лекарства, – имеется одиночество с оживающими вокруг вещами.
Одиночество, в котором пишутся стихи! Очень дорого, но вам, – он
наклонился к Денису, и на отшатнувшегося Крапивина пахнуло ладаном, – вам,
любезный юноша, уступлю подешевле...
