В салоне никого не было. Чешкин двинулся вдоль стены,
рассматривая картины, и, наконец, дошел до одной – самой большой, висевшей в
освещенном углу. Это был пейзаж... нет, не пейзаж! Владислав Захарович не мог
подобрать определения тому жанру, в котором неизвестный ему художник написал
свою работу. На картине был город – улочки, которыми он шел минуту назад, дома,
которые он разглядывал... Но все было написано яркими, невероятно насыщенными
цветами, в полудетской, нарочито примитивной манере. В центре картины художник
написал высушенного, как мотыль, старика, продающего дыни с арбы. Груда дынь на
ярко-коричневой поверхности светилась сочным золотым цветом, зеленые прожилки
на их кожуре казались венами на желтой коже. Все на картине было невероятно
живым – и старик, и арба, и дыни, одна из которых готовилась покатиться от
нечаянного толчка телеги, упасть под ноги, расколовшись об пол, обнажить тающую
ароматную мякоть. Широкие мазки чернильно-синего, черного, фиолетового
прокладывали дорогу по теневой стороне улицы, создавали прохладу, манившую под
своды крыш. В небе художник столкнул между собой оттенки бутылочного и
травяного зеленого, и оранжевая кошка, гревшаяся на одной из крыш, казалась
таким же сочным плодом, как и дыни, возлежащим на фоне качающейся за ним воды,
почему-то на время обратившейся в небо.
Владислав Захарович вырос на классической живописи. Ничего
подобного он никогда не видел. Он вспомнил импрессионистов, но даже его знаний
хватило на то, чтобы понять: художник работал в другой технике, смелой,
новаторской.
– Я вижу, вам нравится работа Сабеева? – спросил
мелодичный женский голос.
Чешкин обернулся и увидел хрупкую черноволосую женщину с
седой прядью, с улыбкой смотревшую на него.
– Он сам из Южной Осетии, и видели бы вы, какие у него
натюрморты! Разрешите представиться... Я – директор нашего салона. – Она
назвалась, заинтересованно посмотрела на него. – А вы, простите?.. Что вас
привело к нам? Любопытство?
– Я... Представьте, я – ваш коллега, – неожиданно для
себя сказал Владислав Захарович. – У меня галерея в Москве. Мне очень
приятно с вами познакомиться.
Он улыбнулся и пожал протянутую ему тонкую сухую руку, унизанную
браслетами.
* * *
В Москву Чешкин привез четыре картины художника Тимура
Сабеева, приобретенные им в маленьком салоне. В блокноте четким красивым
почерком были записаны телефоны, по которым можно было связаться и с
художниками, и с директором салона в Цхинвали.
В следующие два месяца Владислав Захарович развернул бурную
деятельность: обустраивал галерею, бродил по квартирам художников, обзаводился
новыми знакомствами, покупал работы. Паша, поначалу с сомнением выделявший
средства на приобретения Чешкина – «широко размахнулся старикан», – после
продажи первых двух картин Сабеева перестал беспокоиться о том, насколько
обоснованно его новый директор галереи тратит деньги: одна работа ушла в
Австрию, другую приобрел музей. У Владислава Захаровича оказался хороший вкус.
Считая себя необразованным человеком в области живописи, он старательно учился,
перелопачивая по вечерам груды искусствоведческих книг, анализируя и
систематизируя сведения, с интересом погружаясь в малоизвестные ему эпохи.
И, кроме того, у него было умение работать с художниками и
покупателями. Рыжий Паша оказался совершенно прав: одним из талантов Чешкина,
долгое время не осознаваемым им самим, была способность легко сходиться с
людьми, чувствовать их настроение, заряжать их собственными эмоциями. Владислав
Захарович ни в коем случае не являлся притворщиком, и книги Карнеги были ему
чужды. «Прирожденный эмпат», – сказал о нем один из хороших знакомых, но
ошибся: в юности Чешкин не проявлял подобных качеств. Почему-то именно с
появлением в его доме внуков развилась во Владиславе Захаровиче удивительная
неназойливая внимательность к людям, всегда лестная от такого незаурядного
человека.
Художники любили его за то, что он был искренен и дружелюбен
с ними, никогда не претендовал на роль критика и отличался интеллигентностью.
Кроме того, он был известен в научной среде. Чешкин не был выскочкой, и это
много значило. Два года спустя после официального открытия «Арт-галереи
Крамника» даже противники Паши признали, что у пожилого директора салона есть
чутье на новое, которое будет пользоваться спросом, и это чутье сочетается со
вкусом, позволяющим не пропускать в галерею китч и откровенную коньюнктуру.
После самоубийства Коли Чешкин весь ушел в работу, как
когда-то после смерти жены. Но теперь с ним была Полина – его лохматый ангел,
хрупкая душа. В ней так же, как и в брате, расцвела фантазия, позволявшая ей
придумывать сказки, стихи и даже рисовать к ним простые, но запоминающиеся
авторские картинки. Выбирая образование, она поступила в институт иностранных
языков, и Владислав Захарович был доволен ее решением. Теперь Полина работала с
детьми в художественном кружке, давала частные уроки английского языка для
заработка и помогала деду в галерее.
* * *
– И никаких пересечений с Владимиром Качковым, –
закончил Бабкин. – Мы знаем фирму, которую много лет назад организовал
Качков, пытаясь устроить свой бизнес, у меня есть список людей, которые
когда-то были его кредиторами, – начальник службы безопасности «Брони» их
помнит... Данных по Чешкину и его семье тоже достаточно, и на первый взгляд все
лежит на поверхности. Владислав Захарович в значительной степени публичная
фигура, его нередко приглашают в различные передачи, у журналистов есть его
досье.
– Владимир Олегович с его волчьими повадками нравился
женщинам, – задумчиво произнес Макар, – и почему бы Ланселоту,
который частенько бывал у Чешкиных, не познакомить при случае своего
заместителя с сестрой своего друга?
– Вполне возможно. Говорю тебе, я не нашел официальных точек
пересечения, но это не значит, что не было иных. Чешкина характеризуют как
человека, хорошо разбирающегося в людях, общительного и обаятельного, думаю,
ничто не помешало бы ему завязать знакомство с Качковым и сыграть на нужных
струнах, чтобы добиться своего. Если бы он захотел отомстить за смерть внука,
конечно, – с легким сомнением в голосе добавил Сергей.
– Но в том-то и дело, что ни один из фактов, которые ты
обнаружил, не говорит о том, хотел ли Владислав Захарович отомстить тому, по
вине кого погиб его внук, – кивнул Макар. – Думаю, что нам с тобой
самое время познакомиться с семьей Чешкиных.
Сергей покачал головой. Методы их с Макаром работы были
различны, если не противоположны: Бабкин, как бывший оперативник, в
расследовании исходил из того, что информация – основа всего. Поэтому у него
почти не было сомнений в том, что следственная группа, занимающаяся делом
Силотского, выйдет на след убийцы быстрее, чем они с Илюшиным: у нее имелись
улики, из которых можно было выжать ту самую необходимую информацию, имелись
специалисты и методы, позволявшие по использованной взрывчатке выйти на
применявших ее людей, имелось то, что Сергей называл «живой силой», –
люди, превращавшиеся в человеко-часы работы, изучавшие круг общения убитого,
анализировавшие его связь, сопоставлявшие факты. У Бабкина с Илюшиным ничего
этого не было, и, более того, Макар запретил напарнику наводить справки о том,
как движется расследование, напомнив, что сам Сергей был и остается одним из
причастных к делу лиц.
