– Не стоит этого делать, Денис Иванович.
Вынув изо рта липнущий к губам и языку пистолет, Крапивин
обернулся и увидел в дверях одного из двух сыщиков, которого успел
возненавидеть на похоронах, – младшего, нахального, с насмешливым
взглядом. Он и сейчас смотрел насмешливо, и по какой-то причине именно это
выражение его лица остановило Дениса от того, чтобы спустить курок.
– Уходите, – без эмоций сказал Денис. – Уходите!
Парень покачал головой.
– Вы не все знаете, – сказал он, и Крапивину
показалось, что парень усмехается. – Сказать по правде, вы ничего не
знаете.
Денис подумал, что нужно выстрелить, выстрелить немедленно,
пока не появились еще люди, но его останавливала насмешка в глазах и голосе
Илюшина. Он с детства не переносил, когда над ним смеялись, а он не понимал
причины.
– Чего я не знаю?
– Вы не знаете человека, по вине которого оказались здесь с
пистолетом во рту.
Крапивин рассмеялся высоко и тоненько. Ему и в самом деле
стало смешно.
– Знаю. Вот он! – с внезапной яростью он ткнул дулом в
зеркало, висевшее на противоположной стене и отражавшее его самого и окно за
спиной. – Вот он, слышите?! Вот он!
Его голос сорвался, и Денис закашлялся.
– Вы ошибаетесь. Я легко могу вам это доказать.
– Уходите! Оставьте меня одного!
– Не раньше, чем вы обернетесь. Обернитесь! Что вы теряете?
Я не двинусь с места, обещаю вам.
– Вы выстрелите в меня! – выкрикнул Денис севшим
голосом, понимая, что его загоняют в ловушку, но не понимая, в какую именно.
– Не глупите! Единственное оружие – у вас в руках, и я не
вижу ни малейшего смысла в вас стрелять, раз уж вы сами собрались это делать!
Логика последней фразы неожиданно убедила Крапивина.
Настороженно глядя на Илюшина, он опустил револьвер, не спуская палец с курка.
Взгляд его снова упал на зеркало, и, вздрогнув, он увидел в отражении, что двор
перед домом больше не был пустым. Там стояли два человека.
Одного он узнал сразу – Сергей Бабкин, другой сыщик,
уехавший от него всего лишь несколько часов назад. Но второго он узнать не мог,
словно зеркальная поверхность, покрытая рябью подобно воде, искажала знакомые
черты, и они никак не желали складываться в лицо, которое он видел тысячу раз.
– Обернитесь, – спокойно повторил Илюшин. – Денис
Иванович, это морок, болезнь, ее надо сбросить.
Крапивин вглядывался в зеркало, которое лишь подтверждало
то, что он понял давно, – что он болен, болен тяжело и неизлечимо. Он
проваливался туда, в снежную зеркальную глубину, где кровавым пятном пылала
Ольгина машина, и два человека качались, как темные водоросли. Остальное было
белым.
Он не мог отвести взгляда от отражения. Второе лицо... Он
никогда его не видел!
– Я никогда его не видел, – прошептал Денис.
– В таком образе, думаю, не видели, – согласился
Илюшин, не двигаясь с места. – Стрижка сильно меняет человека.
Заставив себя оторваться от зеркала и кинув на Макара
потрясенный взгляд, Крапивин наконец обернулся к окну, и там, за стеклом, это
лицо предстало перед ним без всяких искажений.
Сергей Бабкин сжимал в руках пистолет, держа на прицеле
стоявшего на снегу человека со связанными руками. Человек был коротко стрижен,
не осталось ни рыжих бакенбард, ни курчавой бороды, но и без них со странным
ощущением, похожим на повторяющийся наяву кошмар, Крапивин узнал Дмитрия
Силотского.
Глава 13
– Все это дело построено на стереотипах, – сказал
Макар, обращаясь к Маше.
Они находились у него в квартире, на этот раз – все вместе:
Маша, Сергей, Костя, пасущийся на кухне, у мясного пирога, остывавшего под полотенцем
(его испек Бабкин), и сам Илюшин, расставшийся, наконец, с полосатым шарфом
Зари Ростиславовны. После ареста Силотских они с Сергеем долго давали
показания, а потом дожидались Дениса Крапивина: сначала он слушал их историю,
затем рассказывал свою.
Сергей поднял с пола лист бумаги с последней зарисовкой
Макара. На картинке скачущий всадник прикалывал копьем к дереву дергающегося
человечка; человечек был то ли шестируким, то ли шестиногим, и напоминал
неумело нарисованного жука. Вокруг него парили три существа с короткими
копьями, но, приглядевшись, Бабкин понял, что это не копья, а кисточки.
– Расскажи с самого начала, – попросила Маша Макара.
– Я же тебе все по дороге объяснил! – возмутился
Сергей.
– Ты изложил факты, а о причинах я так ничего и не поняла.
Объясняли Крапивину – теперь объясняйте мне.
– И мне! – пискнул из-за двери подслушивающий Костя,
которого тут же прогнали обратно на кухню.
– Так вот, самым сложным, – сказал Макар, забрав у
Сергея свой рисунок и рассматривая его, – оказалось понять, на чем
построено это дело. А оно, как я уже сказал, построено на стереотипах. Первый
стереотип: если человек плох, то он плох во всем. Владимир Олегович Качков был
действительно таким, как описывали знающие его люди: мрачным, злобным, угрюмым
типом, изменявшим жене и тиранившим сотрудников. Однако при этом, в нарушение
всех стереотипов, он был абсолютно предан Силотскому и никогда бы не
воспользовался его доверием в собственных корыстных интересах. Силотскому не
удалось бы найти более подходящего человека на роль своего двойника, чем
Качков.
– Дмитрию Арсеньевичу даже не потребовалось врать, когда он
описывал заместителя, – недобро усмехнулся Бабкин.
– Да, он лишь не сказал о Качкове всего, что думал. Владимир
был из тех людей, для которых мир делится на своих и чужих, и чужими в его мире
были почти все, а своих было очень немного. Возможно, им был только Силотский.
Но для этих своих он готов был сделать все.
Он был искренне благодарен шефу и без всяких сомнений
поступил так, как тот попросил. Тем более что просьба, как мы думаем, была
пустяковой: помочь Ланселоту выиграть какое-нибудь дурацкое пари. Меня
преследовал не Качков, а его призрак, потому что останки Владимира Олеговича
похоронены в могиле под крестом, на котором написано имя Силотского.
– Мы так долго охотились за мертвым человеком... –
вслух подумал Сергей. – Он казался таким живым... Словно постоянно
оставался рядом, наблюдал за нами.
– Да, меня это тоже ввело в заблуждение, – согласился
Илюшин. – Сплошные иллюзии и неправильные вопросы! Мы спрашивали себя,
почему на нас больше никто не нападает, в то время как надо было спрашивать,
почему на нас напали в первый раз! Надо было искать свой ответ, а не
довольствоваться готовым, предложенным на блюдечке теми, кто угрожал тебе, Маш,
и мне. Ведь мы продолжали работать по делу Ланселота и Качкова, ни от кого не
скрываясь, и при желании остановить нас было несложно. Наши меры
предосторожности – уж прости, Сергей, но это именно так, – могли защитить
лишь от мелких хулиганов, от нападения в подворотне, и не более.
