Бабкин согласно кивнул.
– Почему же никто не нападал на нас, не угрожал, не звонил?
Да потому, что требовалось лишь одно нападение, целью которого было
спровоцировать нас на расследование, за которое в противном случае мы никогда
бы не взялись! Только своей болезнью могу объяснить, что я не осознал этого
сразу, а ведь все было так очевидно: мы не собирались браться за дело
Силотского. Я был разозлен его смертью, Сергей был огорчен его смертью, но у
нас не было причин ввязываться в поиск убийцы. Однако мы все-таки ввязались – и
что же послужило причиной? Страх Сергея за тебя и Костю и мое
недовольство, – он усмехнулся, – пребыванием в яме, где меня
забрасывали снегом и мокрой землей.
– Кстати, мы ошибочно связали нападение с нашим появлением
возле дома Силотских, – вставил Сергей. – Но Макара заманили бы в
ловушку, а тебя с Костей поймали в подъезде в любом случае, даже если бы мы к
Силотским не совались.
– Верно. Мы обнаружили причинно-следственную связь там, где
ее не было. И в этом заслуга Дмитрия Арсеньевича, который лишний раз
подтвердил, что он – отличный психолог. У него имелось досье на нас, к тому же
он беседовал с нами обоими и понял, что следует предпринять, чтобы подтолкнуть
нас к нужным ему действиям.
– Между прочим, меня по-прежнему терзает вопрос, как именно
Силотский провернул нападение. Если он прятался на даче, то у него не было
возможности найти столь подготовленную группу, организовать все четко и почти
по-военному...
– Ты сам сказал ключевое слово – «по-военному», –
заметил Макар. – Не забывай, что у Силотского было два сообщника – жена и
Арефьев, который, как стало известно совсем недавно, сбежал. Мы не сможем
проверить мою гипотезу, но я уверен, что нападение – его рук дело.
– А где он взял такую банду?
Илюшин пожал плечами.
– Мог завербовать каких-нибудь подростков из криминальной
организации, прикрывающейся ультра-патриотическими лозунгами, – их сейчас
много. Мог держать в резерве людей именно на такой случай и использовать их, когда
это понадобилось Дмитрию Арсеньевичу. Не сомневаюсь, что эта работа
оплачивалась, хотя не знаю, насколько Арефьев был посвящен во все подробности
замысла Силотского.
– Но зачем Силотскому понадобились именно вы? –
недоуменно спросила Маша. – Из-за Ольги? Сережа, это ее затея? Неужели она
до сих пор тебя ненавидит?
Сергей покачал головой.
– Дело не в этом, – вместо него ответил Илюшин. –
Мнение жены для Дмитрия Арсеньевича было очень важным, но руководствовался он
иными соображениями. Во-первых, ему требовались свидетели взрыва, которые могли
бы подтвердить, что видели не кого-нибудь, а именно его, Силотского, садящегося
на мотоцикл. Следует признать, что мы попались в самую элементарную ловушку,
какую только можно себе представить. Рыжий мужчина в косухе покинул мою
квартиру, и спустя две минуты он же вышел из подъезда, сел на мотоцикл и
взорвался. Но кто сказал, что это был один и тот же человек? Яркую внешность
так просто повторить: для этого не нужно соблюдать точность, ведь с двадцать
пятого этажа лица не разглядеть, и для нас с Сергеем оказалось достаточно
внешних признаков вроде походки, одежды, телосложения. Качков был ниже
Силотского, но таким же крепким и коренастым, а разница в росте с нашего этажа
была не заметна.
– Конечно же, – добавил Бабкин, – опознание Ольги
сыграло свою роль. Имелся риск, что следователь назначит экспертизу останков,
но мы с Макаром показали, что видели сверху своего клиента, а Ольга заявила,
что шрам на ноге принадлежит ее мужу. Точнее, принадлежал. Думаю, она изучила
тело Качкова не хуже, чем тело супруга, чтобы иметь возможность сказать о «том
самом» шраме, родинке или другой отметине.
– Или, что еще вероятнее, это сделал Силотский, –
поправил его Макар. – Они вместе ходили в сауну, и ему было легче легкого
сфотографировать собственного заместителя или же просто запомнить приметы, а
потом рассказать о них жене.
– Значит, первая причина – в том, что ему нужны были
свидетели его собственной смерти, – сказала Маша. – А еще?
– Ему нужны были исполнители его воли, которые шли бы по
следу Крапивина и в конце концов привели бы его к закономерному финалу – к
самоубийству. Уверен, что Ольга Силотская испытывала чувство глубокого
удовлетворения, представляя, как оставит когда-то бросившего ее мужа в дураках,
причем в том, что имело для него особенную значимость, – в его
профессиональной сфере. Может быть, именно в этом она и оказала влияние на
Силотского: если у него на примете было несколько кандидатур частных сыщиков,
то в итоге он остановился на тех, обмануть которых доставило бы ему и его жене
особое, изощренное удовольствие.
Должен признать, что обманул он нас довольно легко, играючи.
Впрочем, как и всех остальных.
Второй стереотип строился на всеобщем мнении о трезвом
холодном уме Дениса Крапивина. Этот клерк был идеальным кандидатом на роль
убийцы, оставалось подыскать ему мало-мальски подходящий мотив. Разве может
такой человек пойти на поводу у эмоций? Разве может он легко сойти с ума?
Конечно, нет – для это он слишком рационален.
Но нет ничего проще, чем свести с ума здравомыслящего
человека. Там, где человек с фантазией отыщет объяснение самых невероятных
происшествий столь же невероятными причинами, здравомыслящий попытается искать
логические объяснения, не найдет их и начнет терять почву под ногами. Не у
всех, знаешь ли, хватает фантазии использовать здравый смысл максимально
широко. Большинство людей ограничивается лишь отрицанием сверхъестественного,
мистического, а когда сверхъестественное лезет к ним в окна и двери, они
пасуют, не находя логического объяснения происходящему.
Денис Крапивин не видел реального объяснения происходившим
вокруг него событиям. Он не покупал крыс, однако чек на покупку лежал у него на
столе. Мозг под воздействием наркотика, который приносила с собой и подсыпала
ему в еду или питье Ольга при частых встречах, выдавал бредовые видения –
Крапивин рассказал, что видел крысу на своем столе; крыса-то, я уверен, была
галлюцинацией, зато чек был реальным. Мир вокруг него менялся так, что у Дениса
Ивановича оставалось лишь одно объяснение происходящему, последний аргумент
здравомыслящих людей, к которому они прибегают при столкновении с тем, что не
укладывается в рамки их выверенного, объяснимого мира, – «я сошел с ума».
К нему он и прибегнул.
Я подумал о том, что все мы следуем за стереотипами, когда
неожиданно понял, что близкие люди тянулись к Денису Ивановичу в сложных
ситуациях. Первым человеком, к которому побежал советоваться Швейцман после
задержания и бесед в прокуратуре, оказался Крапивин, которого он сам назвал
скучнейшим Пресноводным. А Чешкин и вовсе рассердился, когда Серега критически
отозвался о Денисе, потому что ему нравился Крапивин, и он расстраивался из-за
того, что его внучка прекратила с ним всякие отношения. После его слов нам
стоило бы задуматься над тем, что мы не совсем правильно оцениваем Дениса
Ивановича, потому что Владислав Захарович отличается известной
проницательностью, помноженной на жизненный опыт, – во всяком случае, о
Ланселоте он судил верно.
