– Значит, Силотский решил-таки найти своего пропавшего
заместителя, – обреченно проговорил Бабкин, сам не понимая, отчего так не
хочет браться за это дело. – Тогда нам нужна дополнительная информация.
– Он сюда уже едет. Любопытно, поставила ли господина
Силотского твоя бывшая, а его нынешняя жена в известность о ваших прежних
отношениях.
– Понятия не имею, – угрюмо буркнул Бабкин, огромной
лапой сгребая чашку и разглядывая застывающие кристаллики сахара на дне. –
Сейчас мы это выясним во избежание недоразумений. Кстати, – спохватился
он, обратив наконец внимание на шерстяной шарф, которым Илюшин обмотал
шею. – Что ты на себя нацепил? Вытащил с антресолей, отобрав у моли?
– У меня нет антресолей. За моль не ручаюсь. А шарф мне
подарила Заря Ростиславовна.
– Ах Заря Ростиславовна! Я мог бы и сам догадаться... –
Сергей беззлобно рассмеялся.
Заря Ростиславовна, соседка Макара, въехала в соседнюю с ним
квартиру около полугода назад. В первый же вечер после своего переезда она
позвонила к нему в дверь и, строго глядя на открывшего ей Илюшина,
отрекомендовалась:
– Лепицкая. По мужу – Мейельмахер.
Точно так же она представлялась всегда и всем, как узнали
потом Макар с Бабкиным. «Лепицкая. По мужу – Мейельмахер» – и обязательный
короткий наклон головы, на которой росли нежно-сиреневые просвечивающие волосы,
которые Лепицкая-Мейельмахер слегка подвивала и оставляла в художественном
беспорядке, не утруждая себя расчесыванием сиреневых локонов.
Она сразу же предупредила Макара, взяв военно-приказной тон,
что не потерпит непорядка рядом со своей квартирой и пьянок после одиннадцати –
тоже. Что на лестничной клетке плевать нельзя, курить тоже, хлопать дверями
квартиры – не рекомендуется. «И тогда, голубчик, – закончила она, сурово
глядя на Илюшина, – возможно, мы с вами подружимся». Обещание дружбы из
уст старухи звучало едва ли не более угрожающе, чем все остальное.
Макар заверил ее, что не курит, плевать не будет, а дверь у
него бесшумная. Лепицкая погрозила ему пальцем и скрылась.
Вскоре выяснилось, что раньше она жила в Екатеринбурге,
однако, похоронив мужа, решила перебраться в Москву, где у нее осталась
одна-единственная подруга. Большая квартира, доставшаяся ей по наследству, была
продана, и Заря Ростиславовна осела на старости лет в столице.
Характер у нее оказался добрейший. Суровость, проявленная ею
при первом знакомстве, на этом же знакомстве и закончилась, и Лепицкая стала
обычной, чуть суетливой, немножко не в меру болтливой старухой, всегда готовой
помочь. Столкнувшись на лестничной клетке с покашливающим соседом, она тут же
заявила, что знает, чем облегчить его страдания, и вручила Илюшину
собственноручно связанный шарф. «Его, мой дорогой мальчик, носил еще
Мейельмахер!» – провозгласила она, убеждая Макара в удивительном лечебном
действии шарфа.
– Если Мейельмахер, тогда не могу отказаться, – сдался
Илюшин, покорно принял шарф, рассыпался в благодарностях, уверенный, что снимет
шерстяную змею, как только войдет в квартиру. Однако шарф оказался мягким и
грел горло, к тому же по странной причуде Макар, не отличавшийся
сентиментальностью, подумал, что старая соседка не пожалела для него вещи,
которая означала для нее куда больше, чем просто шарф. Он посмотрел на себя в
зеркало и представил лицо Бабкина, когда тот увидит его с серо-зеленой тряпкой
на шее, хмыкнул, но шарф не снял.
* * *
Проработав в банке полгода, Сергей Бабкин не то чтобы
озверел, но был близок к этому. Ему не нравилась работа, не нравились люди,
окружавшие его, и даже радость жены после того, как он получил первую зарплату,
оказалась недостаточной компенсацией. Сергей чувствовал себя бездельником,
получающим зарплату непонятно за что. Работа службы безопасности в банке была
поставлена из рук вон плохо, но когда Сергей попробовал что-то изменить, его
начальник, сам бывший опер – низкорослый мужик с жирными, как у бабы,
ляжками, – попросил его умерить пыл и не лезть не в свою вотчину.
По утрам Сергей со страдальческой гримасой надевал костюм,
долго возился с галстуком и про себя проклинал дресс-код банка, обязывавший
каждого сотрудника выглядеть «прилично». В понимании Сергея приличными были
чистые джинсы, которые он не ленился гладить после очередной стирки, майка или
демократичная рубашка, короткая свободная куртка, не стеснявшая движений, но
скрывавшая кобуру под мышкой. Теперь от любимой одежды пришлось отказаться, и
даже в гости к своей маме Ольга просила его приходить в костюме – это
подчеркивало, насколько ее муж изменился в лучшую сторону. «Повзрослел».
С новой деятельностью Бабкина немного примиряло то, что
Ольга преображалась на глазах. Прежнее устойчивое недовольство уступило место
приподнятому настроению, и в свободное от работы время, которого у нее было
полно, Ольга декорировала квартиру, сама что-то на ходу выдумывая, готовила из
таких продуктов, на которые раньше они только смотрели, увлеклась спортом и
регулярно ходила в тренажерный зал по соседству. Теперь ее семья становилась правильной
– с мужем-добытчиком и женой, работающей не для заработка, а для общения с
коллегами. И хотя Марина Викторовна по-прежнему выражала недовольство
медленными карьерными успехами зятя, приводя в пример массу знакомых, которые к
его возрасту успели добиться куда большего, Олю это мало трогало. Она
чувствовала, что ведет супруга верной дорогой.
Как-то раз Сергей, выйдя из банка и направляясь в ближайшее
кафе пообедать, услышал, что его окликают. Обернувшись, он увидел Мишу Кроткого
– бывшего коллегу.
Миша Кроткий внешне соответствовал своей фамилии – среднего
роста, полноватый и какой-то мягкотелый, всегда с красным лицом, так что
казалось, будто он то ли долго бежал и запыхался, то ли обгорел на солнце. Его
небольшие голубые глазки прятались за очками, и, снимая их, чтобы протереть,
Миша тут же начинал моргать с беспомощным видом. Он редко смеялся в голос, но
часто улыбался, и улыбка его была под стать ему самому – чуть нелепая, добрая,
слегка извиняющаяся. Миша производил впечатление нескладного, но хорошего
человека, который самому себе перед сном может пожаловаться «Меня девушки не
любят», но вслух этого никогда не скажет.
Однако профессионалом Миша был превосходным. Он обладал
способностью располагать к себе людей – отчасти потому, что внешность его была
совершенно безобидна и от него не ждали подвоха. Человека, над которым можно
посмеяться, бояться не стоит – вот Мишу и не боялись ни беспризорники, многих
из которых в своем районе он хорошо знал, ни вокзальные бомжи. С ним они охотно
разговаривали, рассказывали о том, что происходит в районе, и легко становились
Мишиными осведомителями, а он их берег, как и полагается хорошему оперативнику.
Сергей уважал Кроткого за профессионализм и за то, что Миша
удивительно мало изменился под влиянием своей работы. Бабкин видел, как приходившие
в отдел молодые оперативники спустя полгода начинали рассуждать о жизни словно
умудренные опытом люди, столкнувшиеся с самыми неприглядными ее сторонами, и
ему это не нравилось. Ложная умудренность неизбежно влекла за собой цинизм,
цинизм – полное равнодушие к людям, с которыми им приходилось иметь дело, и
мало кто из оперативников был умен настолько, чтобы это равнодушие скрывать.
