– Привет! – обрадованно сказал Миша. – Сто лет
тебя не видел!
– Полгода, – уточнил Бабкин, пожимая красную клешневидную
лапу Кроткого. – В спортзал заходил бы почаще, там бы и встречались.
– Где ж я время найду в зал ходить? – с притворным
возмущением спросил Миша.
– И силы? – в тон ему заметил Бабкин. – И еще
футболку чистую и тренировочный костюм?
Миша рассмеялся.
– Время есть? Хочешь, пойдем перекусим.
Сидя в забегаловке неподалеку от банка, Миша сообщал
последние новости. Он почувствовал, что Сергею не хочется ни подробно
рассказывать о новой работе, ни тем более хвастаться ею, и тактично увел
разговор на проблемы, которые были хорошо знакомы Бабкину.
– В ОБЭП человек нужен, – сказал он, цепляя вилкой
макаронину. Макаронина лениво сползла и улеглась на груду остальных, щедро
политых кетчупом.
– Кто ушел?
– Все ушли. Ну, не все, но трое уволились. И начальника
отдела поставили нового вместо Саранчука.
Сергей хотел спросить, что случилось с Саранчуком, но вместо
этого поинтересовался:
– А кто новый? Я его знаю?
– Может, и знаешь. Перелесков – известен тебе такой?
Бабкин кивнул. Он знал Олега Перелескова, и отчего-то обрадовался,
узнав, что именно тот стал новым начальником отдела по борьбе с экономическими
преступлениями, сокращенно именовавшегося ОБЭП.
– Олег, кстати, недавно тебя вспоминал, – продолжал
Миша, жуя макароны. – Хороший он мужик, только очень уж неторопливый.
– На том и стоит, – задумчиво сказал Сергей.
– Ну да, ну да... Кстати, не хочешь к нашим заглянуть?
Заодно и Перелескова поздравишь. Он сегодня повышение обмывать будет.
– Где?
– У нас, где же еще.
Бабкин покивал, зная точно, что заходить он, конечно же, не
будет, хотя повидаться с Олегом было бы здорово. Они посидели с Мишей еще минут
пятнадцать и распрощались.
Но когда рабочий день закончился, Сергей, вместо того, чтобы
поехать домой, незаметно для самого себя свернул на улицу, которая и привела
его к серому четырехэтажному зданию, в двух крылах которого расположились
прокуратура и районный отдел милиции.
Однако нового начальника отдела он нашел вовсе не
празднующим повышение, а одиноко сидящим в кабинете и грустно рассматривающим
кипу бумаг на столе.
– Не понял, – сказал Бабкин, остановившись в
дверях. – А где праздник?
– О, какие люди! Серега, заходи.
Тщедушный Перелесков с залысинами на лбу и вечной сигаретой
в зубах бодро выскочил из-за стола и вразвалочку пошел к Бабкину. Он с
удовольствием стиснул руку Сергея в крепком рукопожатии, приглашающим жестом
указал на стул, плюхнулся сам и, отодвинув документы, без предисловия заявил:
– На ловца и зверь бежит. Ты-то мне и нужен. Пойдешь ко мне
в отдел? Ты, как я погляжу, поправляться начал на банковских-то харчах, а у
меня станешь поджарый, резвый... Девки заглядываться будут, зуб даю!
– То-то ты сам больно поджарый, – ухмыльнулся Сергей.
– Я начальник! Мне позволено! Вот послушай, что я тебе
скажу...
Перелесков на секунду замолчал, выдохнул сигаретный дым,
растекшийся над столом едким облаком, и спросил уже с другими интонациями:
– Или не будешь слушать? Ты только скажи, Серега, если тебе
неинтересно, я тебя зазря грузить не стану.
Бабкин обвел взглядом прокуренный кабинет, задержавшись на
невесть как попавшем сюда цветке в горшке – несчастном «декабристе»,
тосковавшем на подоконнике. Из горшка торчали сигаретные окурки – каждый
куривший считал своим долгом сунуть бычок не в пепельницу, а в горшок, и
казалось, что вокруг «декабриста» нырнула в иссушенную землю дюжина маленьких
бесхвостых оранжевых рыбок.
– Интересно, – сказал Сергей. – Рассказывай.
Час спустя они вышли из кабинета.
– Пойдем, провожу тебя, – предложил обрадованный
Олег. – В общем, Серега, договорились: в понедельник подходи к кадровикам,
а потом ко мне. Лады?
– Лады. – Сергей махнул рукой знакомому дежурному и
поймал себя на том, что расплылся в довольной улыбке.
Они вышли на улицу, и Бабкин вдохнул вечерний июльский
воздух. Возле здания росла липа, начинавшая зацветать, и от нее тянуло медовой
сладостью. Почему-то подумалось ему о том, что возле банка не росло ни одного
дерева – здание располагалось на шумной улице, где даже саженцы по весне не
приживались и чахли.
– Постой, – спохватился Перелесков, когда Сергей уже
садился в машину. – Ты, когда зашел, спросил, где праздник. А какой
праздник-то?
– Как – какой? Повышение твое. Я специально заехал, хотел
тебя поздравить.
– Да нет, – пожал тот плечами. – Проставляться я
буду на даче, в субботу. С чего ты решил, что я сегодня собирался?
Бабкин вспомнил честное лицо Миши Кроткого, выругался, но в
следующую секунду расхохотался.
– Вот Кроткий, вот прохвост! Ну, попадись ты мне в
тренажерном зале...
* * *
Подъезжая к дому, Сергей думал, как он объяснит свое решение
жене. Но даже эти размышления не могли омрачить его радость и ограничить
чувство свободы, внезапно охватившее его, когда он согласился на предложение
Олега пойти оперативником к нему в отдел. Бабкин редко задумывался о том, какое
удовлетворение приносит ему работа; он полагал само собой разумеющимся, что ему
нравится делать то, что у него неплохо получается. Только уволившись, он понял,
что потерял полгода назад, пойдя на поводу жены. Время, проведенное им в банке,
словно высасывало из него жизненную силу и энергию, и хотя Перелесков пытался поддеть
Сергея тем, что он растолстел на непыльной работенке, это было далеко от
истины.
Ольга встретила его в собственноручно сшитом кимоно, за
материалом для которого она ездила на другой конец города. Кимоно было
ярко-красным – она полагала, что смотрится в нем необычайно соблазнительно.
Бабкину сразу захотелось переключить цвет сначала на желтый, а затем на
зеленый.
– Привет! Посмотри, какой я маникюр сделала, – Ольга
кокетливо растопырила тонкие пальчики. – Сиреневый! Красиво?
– Как у трупа, честно говоря, – бухнул Бабкин, не
задумываясь, потому что в голове его вертелись совсем другие мысли.
– Что-о-о?
Сергей спохватился, но дело было безнадежно испорчено.
Поджав губы, жена прошла в ванную комнату и ожесточенно принялась стирать лак.
– Оль, прости, пожалуйста, – покаялся Бабкин, заходя за
ней следом. – Я совсем не это хотел сказать. Красивые ногти, правда. И без
лака тоже красивые.
– Знаешь, дорогой мой, у тебя профессиональная деформация
сознания, – холодно проговорила Ольга, смыв лак на левой руке и принимаясь
за правую. – Ты способен проводить сравнения только с трупами либо с
преступниками. Не знаю, сколько времени потребуется, чтобы ты стал думать, как
нормальные люди.
