Не говоря ни слова, мы подошли по усеянной галькой тропинке к дубовой двери внушительных размеров. Холмс дёрнул за ручку, но дверь даже не шелохнулась. Она была заперта.
— Похоже, придётся оповестить о нашем прибытии, — заметил Холмс и принялся дёргать за шнур, тянувшийся к колокольчику внушительных размеров.
Несмотря на громкий звон, нам никто не открыл. Холмс трезвонил около минуты, после чего сдался и принялся барабанить в дверь.
Мы замерли, внимательно вслушиваясь. Ни звука. Лишь шелестела листва на ветру да изредка кричали птицы.
— Может быть, там никого нет? — наконец предположил я.
— Ошибаетесь, Уотсон, есть. Наверняка есть, я в этом нисколько не сомневаюсь. И ещё я надеюсь, что у этого дурака хватить мозгов нас впустить, — сквозь зубы проговорил Холмс.
Он снова начал дёргать за шнур звонка, а я колотил в дверь кулаками. Наконец изнутри донёсся звук шагов. Он был тихий, приглушённый. Такое впечатление, что человек шёл к двери медленно, шаркая ногами. Неожиданно на короткое мгновение всё смолкло, и воцарилась тишина, которую оборвал щелчок поворачивающегося в замке ключа, показавшийся мне оглушительным. Инстинктивно я сжал рукоять револьвера.
Дубовая дверь медленно распахнулась. На пороге, держа в дрожащей руке подсвечник с горящей свечой, стоял молодой черноволосый человек. Я сразу его узнал по фотографии, которую видел в «Кедрах». Именно он и был нам нужен. Перед нами стоял Джон Филипс, секретарь сэра Джорджа Фавершема. Я был потрясён, увидев, сколь сильно он изменился. Волосы, обрамлявшие исхудалое, небритое, бледное как мело лицо, подёрнула ранняя седина. Синева под потускневшими глазами свидетельствовала о бессонных ночах. Взгляд был диким. Филипс смотрел на нас словно загнанное животное. Рот его был приоткрыт, на губах поблёскивала слюна. Добавьте к этому ссутулившиеся плечи и шаркающую походку. Человек, застывший перед нами, скорее напоминал старика, нежели юношу.
Несколько секунд Филипс молча взирал на нас, а его губы безмолвно шевелились, будто он собирался что-то сказать, но то ли всё забыл, то ли не знал, в какую именно форму облечь свою мысль.
Холмс заговорил первым:
— Мистер Филипс, меня зовут Шерлок Холмс, а это мой помощник, доктор Уотсон. Мы прибыли сюда, чтобы помочь вам.
— Нет! — вдруг завопил молодой человек с неожиданной яростью. Он весь содрогнулся от этого крика, а его глаза чуть не вылезли из орбит. — Нет! Прочь! Вы меня отвлекаете! Я занят! У меня важное дело! — С этими словами он предпринял неуклюжую попытку закрыть дверь, но Холмс ему помешал. Схватившись за ручку, он потянул её на себя, распахнул дверь настежь и шагнул через порог, заставив Филипса сделать шаг назад.
— Либо вы нас немедленно пускаете внутрь и мы протягиваем вам руку помощи, — ледяным тоном произнёс Холмс, — либо мы ставим полицию в известность о том, что вы укрываете здесь краденое и проводите чудовищные, противные христианскому духу ритуалы над мёртвыми.
Разинув рот, Филипс попятился во тьму прихожей.
— О Боже, — простонал он, дико вращая глазами.
Секретарь начал слепо шарить рукой, будто бы в поисках опоры. Не сумев её отыскать, он потерял равновесие и грохнулся на пол в обмороке. Подсвечник, выскользнув у него из руки, укатился куда-то во мрак.
Я бросился к нему и, встав подле молодого человека на колени, проверил у него пульс. Сердцебиение было неровным и слабым.
— Он едва жив, — сказал я Холмсу, когда тот склонился над телом.
— Что с ним? Истощение? Или вы заметили некие иные симптомы? — спросил мой друг.
Опустившись на колени, он обхватил голову секретаря ладонями и большими пальцами оттянул ему дряблые веки. Мы увидели лишь перевитые артериями белки закатившихся глаз.
С помощью Холмса я снял с Филипса пиджак и осмотрел руки юноши: нет ли следов инъекций. Быть может, истощение вызвано приёмом наркотиков? Нет, кожа была чистой.
— Это истощение, но особого рода, — наконец заключил я. — Весьма вероятно, что его усилило нервное напряжение. Черты лица и поведение наводят меня на мысль, что Филипс — человек слабый, как физически, так и духовно. Если мы сможем перенести его в тепло и дадим что-нибудь бодрящее, например бренди, он непременно придёт в себя.
К моему изумлению, Холмс, поднявшись, отрицательно покачал головой:
— Нет, лучше оставим его здесь. Давайте воспользуемся великолепной возможностью без помех осмотреть дом, покуда она у нас ещё есть.
Это было весьма типично для Холмса — ставить интересы расследования выше здоровья больного человека, и я постоянно осуждал его за подобную бесчувственность. Однако сейчас я не мог не признать, что мой друг прав. Жизни Филипса ничего не угрожало, а его обморок, вызванный истощением, действительно давал нам прекрасный шанс спокойно исследовать дом. В дальнем углу прихожей я увидел откидное кресло, залитое светом, проникавшим сквозь распахнутую дверь. Я предложил Холмсу уложить на него Филипса, чтобы, по крайней мере, не оставлять бедолагу распростёртым на полу, и получил согласие.
Справившись с этим, мой друг подобрал с пола подсвечник и снова зажёг свечу.
— Насколько я могу судить, ни газа, ни электричества на острове нет. Что ж, выбирать не приходится. Единственным источником света для нас будет эта жалкая восковая свечка. Ну, за дело! Займёмся осмотром дома.
Мы двинулись по залам и коридорам, в которых, несмотря на ярко сиявшее снаружи солнце, царила кромешная тьма. По дороге мне удалось обнаружить ещё один подсвечник. Местами солнечные лучи проникали сквозь витражи, но цветное стекло значительно приглушало их яркость, поэтому они пасовали перед тьмой. Казалось, что дом наслаждается мраком, царившим внутри его покоев.
Выяснилось, что все жилые комнаты располагаются на первом этаже. Лестница, на которую мы обратили внимание, вела к галерее, опоясывающей купол. Мы миновали простенькую кухню, столовую, гостиную и три спальни. Все они имели спартанский вид и не представляли никакого интереса. Наконец мы попали в небольшую залу, без сомнения служившую кабинетом сэру Джорджу. Она была битком набита разными египетскими древностями, в число которых входил ещё один поблёскивавший золотом саркофаг, стоявший у дальней стены. Именно он и привлёк внимание Холмса, который осмотрел его самым придирчивым образом.
— Думаете, внутри тело Фавершема? — спросил я.
— Не знаю, Уотсон. Впрочем, вам будет интересно узнать, что я датирую этот саркофаг началом викторианской эпохи.
— Что?!
— Это грубая копия, наподобие тех, что иногда экспонируют в музеях, рассчитывая на неосведомлённость доверчивых профанов. Подержите-ка подсвечник.
Вручив мне его, Холмс без особого труда откинул двумя руками крышку саркофага.
— Видите, как удобно, — сухо улыбнулся он. — Крышка на петлях. Современное изобретение. Куда как практичнее, чем в подлинных древнеегипетских саркофагах.
