— Бернар, здесь нельзя оставаться…
— Вы… — зарычал я.
Не будь мои руки так натружены, я ударил бы ее по лицу. Но мне нужно было войти. Эта подлая скважина от меня не уйдет. Уж я ее одолею.
— У них электрические фонарики, — простонала Жюлия.
Расслабив запястье, закрыв глаза, я весь превратился в отмычку и пытался приноровиться к неподдающемуся запору. Я слышал и стук сапог о тротуар, и малейший щелчок в дверном замке. Поворачивая отмычку, я тянул дверь на себя; вдруг возникло ощущение, что стена отступает и меня заливает поток света. Я вынул отмычку и обернулся к цеплявшейся за меня Жюлии:
— Если хотите попасть внутрь, пустите меня!
Она покорно отстранилась. Я с силой толкнул дверь и тут же закрыл ее за собой, но Жюлия, как зверь в ловушке, всей своей тяжестью навалилась на створку с той стороны. Так мы несколько секунд боролись — она с улицы, я изнутри. Вырывающиеся из нашей груди стоны вторили друг другу. Затем она издала нечто вроде глухого вздоха, и я выиграл у нее сантиметр. Я почувствовал, что она примирилась с судьбой. Дверь закрывалась. Щелкнул замок. Жюлия слабо постучала кулаком по двери, как тонущий, который какое-то время пытается удержаться на поверхности. Потом застучали ее каблуки, мне показалось, что она идет не прямо, а кругами, видно совершенно потеряв голову. Она удалялась, стук каблуков участился! Она бежала. Я зашептал слова бессмысленной молитвы: «Боже, сделай так, чтобы она спаслась!» Послышались выстрелы: четыре, пять, шесть. Стрелок видел свою дичь. Теперь уж наверняка рассвело. Больше никто не бежал. Стало тихо. За моей спиной в чреве дома нестерпимо, яростно затрезвонил будильник. Но люди, вероятно, уже встали и, прижавшись к окнам, наблюдали за происходящим внизу. Перед закрытой дверью протопали сапоги. Кто-то, отдав команды, ходил мимо двери. Я тихо сполз на пол, у меня зуб на зуб не попадал. Это шло из глубины моего существа и, как икота, было неподвластно мне. Холода я не ощущал. Стыда не испытывал. По правде говоря, я вообще не думал. Я был дрожащим комком плоти. Когда же дрожь унялась, я чуть было не уснул, прислонившись спиной к двери, подтянув ноги к подбородку. Чуть дальше от подъезда, на улице, остановился автомобиль. Хлопнули дверцы. Послышалась немецкая речь. Затем автомобиль тронулся, и над моей головой осторожно и приглушенно зазвучали шаги. В дом потихоньку возвращалась жизнь. Заплакал ребенок. Кто-то чистил печь. Я встал, отряхнулся. Казалось, мое тело не принадлежит мне. Я приоткрыл дверь. Между домами стлался мутный утренний свет. Улица была пуста. Я отважился выйти. На тротуаре была разлита большая темная лужа. Мне пришлось обойти ее, чтобы вернуться под кров, ведь именно в крове я нуждался — в глубокой и темной норе. Лестница доконала меня. На последней ступеньке я сел. Я не мог жить, будучи Жерве, и вот теперь под именем Бернара… Господи, ну когда же я обрету покой! Я дождался, пока сердце перестанет бешено колотиться, и постучал. Открыла Элен.
— Наконец-то, Бернар! Мы слышали выстрелы. Я чуть с ума не сошла от страха. Я добрел до гостиной и рухнул в кресло.
— Да, — пробормотал я. — Они стреляли в нас.
— Но почему?
— Покушение… Так я думаю… Мы бросились бежать. В Жюлию попали. Мне удалось скрыться в подъезде.
— Ее убили?
— Без всяких сомнений.
Элен оперлась руками о мои плечи. Вошла Аньес, Элен знаками попросила ее не задавать вопросов. Шепотом объяснила:
— Было покушение. В них стреляли. Жюлия мертва.
— О! — воскликнула Аньес. — Военные… она это предвидела.
Если бы только не все эти предсказания да предзнаменования, которые мешали мне здраво мыслить! И все же одно мне было ясно: чемодан и сумочка Жюлии в их руках. Дознаются, кто она такая, запросят мэрию в Сен-Флуре…
— Расследование грозит коснуться и нас, — проговорил я.
— Но почему? С чего бы это немцам интересоваться личностью Жюлии? Они поймут, что она оказалась там случайно. Какая-то женщина с чемоданом, с билетом на поезд, отправляющийся в половине седьмого… Не станут они этим заниматься, поверьте мне. Это было очевидно.
— Хлебните спиртного, — посоветовала Элен. Вид у вас совершенно измученный.
Она протерла стакан, выбрала бутылку. Я отдался в ее руки. Такая забота была мне по душе. В конце концов, Элен, наверное, и была той самой женщиной, в которой я нуждался.
— Выпейте! Потом пойдете отдыхать.
— Спасибо, Элен.
— Разумеется, о присутствии на похоронах и речи не может быть. Это опасно. К тому же как они смогут предупредить нас?
— Вот уж действительно, ты ни о чем не забываешь, — заметила Аньес. — Жаль, что этот траур нарушает твои планы. Элен обернулась ко мне:
— Ответьте ей, Бернар.
— Прошу вас обеих, не терзайте меня. Ну конечно, наши планы остаются в силе. Элен, даже не удостоив сестру взглядом, подала мне руку.
— Пойдемте!
Я встал, позволил довести себя до спальни. Когда я лег, она зашла ко мне, сложила мои вещи, приблизилась к постели:
— Вам лучше? Не холодно? Хотите грелку?
— Нет, обойдусь. Извините, Элен… Я такое пережил! Она наклонилась, поцеловала меня в лоб, и я почувствовал облегчение.
— Не бойтесь, — ласково, как с тяжелобольным, заговорила она. — Обещаю, с вами ничего не случится. Вот увидите, все мало-помалу забудется, потом… когда мы поженимся.
Глава 10
На следующий день сразу после завтрака я наткнулся на вторую фотографию. Она поджидала меня на самом виду на кровати; я чуть было не упал как подкошенный рядом с ней, так сильно было мое потрясение. Надо мной словно пронесся смерч страха, оставив меня бездыханным, без единой мысли в голове. Я выпил воды из-под крана. Рассеянно вслушался в прелюдию Баха, доносящуюся из гостиной. Так. Значит, я раскрыт. Этого было не миновать… Я закурил и встал перед фотографией, засунув руки в карманы. Это была старая любительская фотокарточка, потрескавшаяся, пожелтевшая, со сломанным краешком, но довольно четкая: две бородавки были явственно видны. Обратив ко мне свою открытую, жизнерадостную физиономию, словно для того, чтобы подбодрить меня, Бернар вновь мило обличал меня. Итак, я ошибся. Это дело рук не Жюлии. Это Аньес!
Я сел на постель. Господи, до чего я вымотан!… Итак, Аньес. Она все знает. И конечно, с самого первого вечера. В моей голове теснилось теперь столько мыслей и образов, правда была такой душераздирающей, что пришлось закрыть глаза. Это были фотографии, посланные Бернаром своей «крестной» и не дошедшие до Элен. Их перехватила Аньес, которая часто вынимала почту и, должно быть, время от времени распечатывала письма, предназначенные сестре. Но почему, почему? Достаточно было представить себе худенькое узкое личико, слишком мягкие и всегда немного беспомощные глаза Аньес, чтобы все понять. Она могла позволить себе улыбаться, когда сестра заводила речь о замужестве, о нашем браке. Это она, младшая, униженная, управляла игрой и держала в руках нити наших судеб. Но тогда…
