— Ничего не вижу, — сказала Доминика. — Дайте его мне.
— Тогда откройте!
— Вот видите, насколько вы опасны. Вам все средства хороши, только бы оставить меня без защиты.
— Вам не от кого защищаться, Доминика, уверяю вас… Откройте.
— Сначала письмо!
Он поколебался, потом просунул руку в щель, держа письмо за краешек. Она так резко выхватила его, что листок разорвался. В руке у Севра остался лишь оборванный уголок. Он изо всех сил вцепился в ручку двери.
— Доминика! Умоляю вас… Только это письмо может меня спасти… Только им я могу доказать, что Мерибель сам застрелился.
— Ключи!
— Что?
— Верните мне ключи!
Он навалился на двери и она поддалась еще.
— Если вы попробуете войти, я порву его.
Он, запыхавшись, потирал плечо. Он так сильно ударился, что казалось, будто сердце хочет выскочить из грудной клетки. Он услышал, как чиркнула спичка.
— Боже мой! Доминика… Вы этого не сделаете…
С новыми силами он набросился на дверь. Косяк затрещал. На этот раз он почти мог протиснуться в щель. Она приблизила горящую спичку к краю письма. Она тоже потеряла голову. Язычок пламени лизал уголок листка. У Доминики дрожали руки. Севр протиснулся между дверью и стеной. Его толстая куртка зацепилась за ручку.
— Подождите… Доминика!
Чем сильнее он дергал, тем сильнее сопротивлялась ткань, пламя взобралось на краешек листка, потом вдруг прянуло к самой руке, держащей письмо. Севр, напрягшись всем телом, пытался оторваться от двери. Он видел, как растет черное пятно, пожирающее строчки, написанные Мерибелем. Он не успеет! Его мышцы расслабились; он немного отступил, освободился наконец и снова оказался с другой стороны двери, с таким чувством, будто из него выпустили всю кровь. От письма остался лишь черный лоскуток пепла, который выпал из пальцев Доминики, разлетелся на хлопья, порхнувшие вниз, к кафельному полу и свернувшись там, как облетевший с дерева цвет. Севр прислонился спиной к стене.
— Ну что, — наконец произнес он, — теперь вы довольна!
Она медленно уронила вдоль тела руку, державшую письмо на весу. Ярость мало-помалу сходила с ее лица. Она закрыла глаза, потом снова раскрыла их, будто пробуждаясь от глубокого сна.
— Вам не надо было провоцировать меня, — сказала она.
Он дотянулся до спинки какого-то стула и подтянул его к себе. Ноги его уже не держали.
— Если меня арестуют, — прошептал он, — я погиб. Вы меня погубили… Но все равно, я никого не убивал!
Горько усмехаясь, он добавил:
— Я на это неспособен. Если б я был тем, что вы думаете, то сейчас здесь, немедленно и не раздумывая, задушил бы вас.
Он опустил голову, посмотрел между колен на свои руки, которые еще дрожали, и продолжал надтреснутым голосом:
— Но это сделали вы, и я на вас не в обиде… Вы все еще хотите уйти?
Она взяла табурет. Она тоже выбилась из сил.
— Может быть, я и ошиблась, — признала она. — Встаньте на мое место. Вы правда даете мне слово, что ваша сестра придет?
— Конечно. В таком положении зачем бы я стал лгать?
— Тогда я подожду.
Она смотрела на него так, как судья смотрит на обвиняемого.
— Видите… — продолжала она. — Вот вы уже и не так уверены в себе… Я хочу, чтобы вы при ней повторили все, что рассказали мне… Если это правда, тогда я попытаюсь вам помочь.
— В первую очередь вы попытаетесь освободиться. Вы ведь только об этом и думаете!
— Вы мне не доверяете?
Он мотнул подбородком в сторону кучки пепла.
— После этого, верить довольно затруднительно!
Они замолчали, одинаково удрученные, слушая ветер и дождь.
— Я за свою жизнь сделала немало таких вещей, о которых теперь жалею, — сказала она. — Но я не злая женщина. Если вы заслуживаете хоть одного шанса, я вам помогу. Просто, меня столько раз обманывали!.. Дайте мне поговорить с вашей сестрой.
В сущности, почему бы и нет?.. Севр размышлял. Не лучше ли это решение? Доминика могла стать много более ценной союзницей, чем Мари-Лор. Она ведь имеет право свободно передвигаться. Ее никто не подозревает! Ей ничем не надо оправдывать свое присутствие в Резиденции! И потом, таким образом он не потеряет ее… по крайней мере, сразу…
— Вы хорошо понимаете мое положение, — сказал он. — Легально я умер… Меня никто не должен узнать.
— Я понимаю, — сказала она. — Самое трудное — вывезти вас отсюда.
— Если вы мне поможете, то станете соучастницей.
— Смотря как помогу! Надо это все обдумать… Да зачем теперь об этом говорить?.. Подождем лучше вашу сестру.
Что-то менее напряженное и почти нежное появилось между ними. Может быть, потому что она больше не стремится бороться; может быть, потому что она больше не была враждебна… Сожженное письмо, совершенно неожиданно, сблизило их. Обоих охватило одно и то же отчаяние, и теперь они были вместе. Молчание больше не было угрожающим. Она поднялась, взяла в шкафу веник и подмела пепел, сдержанными осторожными движениями, как мертвую птицу, — хрупкие остатки требовали предупредительности. Это было лучшим доказательством, что она поверила в его историю, несмотря на все придирки, которые являлись лишь последним всплеском гордости. Потом она приготовила скромный обед и накрыла стол на двоих.
— Нам ничего не хватит, — заметила она.
И это впервые прозвучавшее «нам» тоже явилось знамением.
— Завтра вы будете свободны! — сказал он.
И, чтобы попасть в унисон, тут же поправился:
— Мы будем свободны!
Они быстро поели. Из них двоих она казалась наиболее озабоченной. Их согласие было настолько хрупко, что Севр предпочел молчать. Он хотел помочь ей вымыть посуду, но она без слов отстранила его. Тогда, чтобы продемонстрировать свою добрую волю, он включил телевизор. Когда объявили региональный выпуск новостей, она бесшумно скользнула в гостиную, да так и осталась стоять. Ясно было, что она не сдается, а только ограничивается нейтральной позицией. Однако об убийстве в охотничьем домике не сказали ни слова. Севр выключил. Она мгновение постояла не двигаясь, как будто не замечая, что телевизор уже не работает. Она казалась рассеянной, как будто пораженная плохим известием. Угрызения совести за сожженное письмо? Севр почувствовал, что она больше не стремиться обрести свободу. Все было еще сложнее: для нее он больше не представлял препятствия; проблема исчезла. В каком-то смысле, исчезло все! После сцены в кухне, он меньше всего интересовал ее. Может, она презирала его за безумные, сказанные им, вещи? Он не осмелился спросить. Он отдавал себе отчет в том, что они оробели друг перед другом. Она ушла в спальню, и он пожалел о часах, когда они были врагами. Ветер стих. Идиотски глупо было терять такой вечер, без сомнения, последний. Ему еще нужно было объяснить столько деталей. Он пересек гостиную, остановился в коридоре.
