— Я приехал за тобою, дорогое дитя, — сказал он. — Не нахожу слов, чтоб выразить тебе, как я глубоко сожалею, что ты покинула нас с теткой. Но довольно об этом! Зло содеяно, остается только, насколько возможно, исправить его. О, если бы мои руки были так длинны, что я мог бы достать до твоего мужа, тогда, Валерия, тогда! Прости, Господи! Я забываю, что я лицо духовное. Вот чудо-то! Кстати, тетка тебя нежно целует. Она сделалась еще суевернее. Эта несчастная история ее нисколько не удивила. Она уверяет, что все это произошло оттого, что ты сделала ошибку, подписав свое имя в церковной книге. Ты, вероятно, помнишь? Представь себе, какой вздор! Совсем безумная женщина моя жена, но у нее доброе сердце. Она приехала бы сюда со мной, если бы я согласился взять ее с собой. Но я сказал ей: «Оставайся, смотри за домом и приходом, а я привезу наше дитя». Мы отправимся домой, если ты можешь встать рано, с девятичасовым поездом завтра утром.
Отправимся в пасторат! Да разве это возможно? Как же я могу достигнуть своей цели, похоронив себя в глуши? Нет, мне невозможно сопровождать доктора Старкуатера в его селение.
— От души благодарю вас, дядя, — сказала я, — но мне нельзя оставить Лондон в настоящее время.
— Ты не можешь оставить Лондон в настоящее время? — повторил он. — Что хочет она сказать, мистер Бенджамин?
Бенджамин уклонился от прямого вопроса, он только сказал:
— Она может оставаться здесь сколько ей угодно. Она знает, что я ей рад.
— Это не ответ, — вскричал дядя с горячностью и обратился ко мне: — Что удерживает тебя в Лондоне? Ты его прежде терпеть не могла. Есть же для этого какая-нибудь причина?
Должна же я была рано или поздно открыть свои намерения моему доброму покровителю и другу. Собравшись с силами, я откровенно изложила перед ним суть дела. Он слушал меня, едва переводя дыхание. Потом обратился к Бенджамину с сокрушенным видом, смешанным с изумлением.
— Господи, помилуй! — вскричал он. — Бедняжка совсем сошла с ума!
— Я был уверен, что вы не одобрите ее намерений, — сказал Бенджамин своим тихим и мягким голосом. — Я, признаюсь, тоже против этого.
— Не одобряю, это слишком мягко сказано, сударь! — воскликнул пастор. — Ее намерения — настоящее безумие.
Он повернулся ко мне и посмотрел на меня так, как бывало, когда он читал наставления непослушному ребенку.
— Ты не будешь, я полагаю, упорствовать в таком решении?
— Мне очень прискорбно потерять ваше доброе отношение, дядя, — отвечала я, — но должна сознаться, что твердо решила исполнить свое намерение.
— Неужели ты настолько самонадеянна, что воображаешь успеть в том, чего не могли сделать лучшие шотландские адвокаты? Они общими силами, несмотря на все свои старания, не могли доказать его невиновность. А ты одна хочешь сделать это? Право, ты удивительная женщина, — вскричал дядя и вдруг, переходя от негодования к иронии, продолжал: — Могу я, ничтожный деревенский пастор, не привыкший к адвокатам в юбках, спросить вас, что вы думаете делать?
— Я думаю сначала внимательно прочесть все о процессе, дядя.
— Прекрасное чтение для молодой женщины! А затем почитай еще несколько французских романов и повестей, это тебе тоже пригодится. А когда прочтешь отчет о процессе, тогда что? Подумала ты об этом?
— Конечно, подумала. Я сначала постараюсь (то есть по прочтении отчета о процессе) сделать для себя заключение, кто действительно совершил преступление. Потом составлю список свидетелей, выступавших в защиту моего мужа, отправлюсь к ним и объясню, кто я и что мне нужно. Я обращусь к ним с такими вопросами, которые могли показаться солидным адвокатам слишком ничтожными или мелочными. Я буду потом руководствоваться полученными ответами и не буду приходить в отчаяние от затруднений, которые могут мне встретиться на пути. Вот мои планы, дядя.
Пастор и Бенджамин переглянулись между собою, точно сомневаясь, действительно ли они все это видели и слышали. Пастор заговорил первым.
— Правильно ли я понял тебя? — спросил он. — Ты хочешь отправиться по разным городам и сама разыскать незнакомых тебе людей, рискуя встретить Бог знает какой прием? Ты, молодая женщина, брошенная своим мужем! Одна, без покровителя! Слышали вы, мистер Бенджамин? Верите вы своим ушам? Я небо призываю в свидетели, что не знаю, во сне или наяву вижу это и слышу. Вы посмотрите на нее. Она так спокойно сидит, точно не сказала ничего необыкновенного и не собирается ничего делать из ряда вон выходящего. Но что же буду я с ней делать? Скажите, пожалуйста, что должен я делать?
— Предоставьте мне действовать и сделать попытку, какой бы она ни показалась вам безрассудной, — сказала я. — Ничто другое не успокоит и не утешит меня, а Бог видит, как я нуждаюсь в успокоении и утешении. Не считайте меня упрямой. Я сама очень хорошо осознаю, что меня ожидает множество затруднений и препятствий.
Пастор снова вооружился своим ироническим тоном.
— О! — сказал он. — Ты это сознаешь? Отлично! И это уже шаг вперед.
— Многие другие женщины и до меня, — продолжала я, — решались вступать в борьбу из-за любимого человека, и им удавалось достигнуть цели.
Доктор Старкуатер поднялся с места с видом человека, потерявшего всякое терпение.
— Должен ли я из этого заключить, что ты любишь мистера Юстаса Маколана? — спросил он.
— Да, — отвечала я.
— Ты любишь героя знаменитого процесса об отравлении? Человека, который обманул тебя и бросил? Ты любишь его?
— Более прежнего.
— Мистер Бенджамин, — сказал он, — если она придет в себя к десяти часам завтрашнего утра, то пришлите ее к этому времени в Локслейскую гостиницу, где я остановился. Прощай, Валерия. Я посоветуюсь с теткой, что нам делать далее. Более мне нечего сказать.
— Поцелуй меня, дядя, хоть раз на прощание.
— Пожалуй, поцелую. Сколько тебе угодно. Я дожил до шестидесяти пяти лет и полагал, что научился понимать женщин, а оказывается, что я ничего не смыслю. Мой адрес — Локслейская гостиница, мистер Бенджамин. Прощайте.
У Бенджамина был очень серьезный вид, когда он вернулся, проводив пастора до калитки сада.
— Прошу вас, обдумайте все хорошенько, — сказал он. — Я не утверждаю, что мой взгляд на это дело безошибочен, но мнение вашего дяди заслуживает внимания.
Я не возражала, так как это было бы бесполезно. Я знала, что меня не поймут и не одобрят, и готовилась к этому.
— Прощайте, мой добрый друг, — сказала я Бенджамину. Потом повернулась и ушла в свою комнату с глазами, полными слез.
В спальне моей шторы не были спущены, и осенняя луна заливала комнату ярким светом.
Стоя у окна и любуясь луной, я вспомнила другую лунную ночь, когда мы с Юстасом гуляли вместе в пасторском саду еще до свадьбы. Это была та самая ночь, в которую, как я уже говорила выше, Юстас, ввиду препятствий к нашему браку, предложил возвратить мне данное ему слово. Я видела перед собой его милое лицо, я слышала его слова и свои. «Прости меня, — говорил он, — что я так страстно, так преданно тебя любил. Прости меня и забудь».
