— Милости просим в кухню, — сказал Мизеримус Декстер и выдвинул мраморную доску, вделанную в стену и служившую столом. Опершись на нее и опустив голову на руки, он глубоко задумался.
— Нашел! — вдруг закричал он и, отодвинув шкаф, достал оттуда черную бутылку причудливой формы. Открыв ее, он вынул оттуда черные, неправильной формы кусочки, хорошо знакомые женщине, привыкшей к роскошному столу богачей, но которые были совершенно незнакомы мне, скромно воспитанной в доме пастора. Увидев, как Декстер заботливо положил на чистую салфетку эти непривлекательного вида кусочки и, глядя на них, снова погрузился в размышления, я не могла более сдерживать своего любопытства и решилась спросить:
— Что это такое, мистер Декстер? Неужели мы будем это есть?
Он вздрогнул от неожиданного вопроса и, взглянув на меня, всплеснул руками от удивления.
— Где же этот хваленый прогресс? — удивился он. — Что же это за образование? Вот цивилизованная особа, и она не знает трюфелей!
— Я слышала о трюфелях, — смиренно отвечала я, — но никогда их не видала. В нашем деревенском доме не было таких роскошных блюд.
Мизеримус Декстер поднял один из трюфелей и показал мне его на свет.
— Пользуйтесь случаем испытать новое в вашей жизни впечатление, за которым не скрывается никакого разочарования, — сказал он. — Смотрите и размышляйте. Вы будете кушать их, разваренные в бургундском.
Он зажег газ с выражением человека, представляющего мне доказательство своего расположения.
— Извините меня, если я буду хранить молчание, пока буду держать это в руках.
Произнеся эти слова, он выбрал из коллекции своих кухонных принадлежностей маленькую блестящую кастрюлю.
— Кулинарное искусство требует полного внимания, — важно продолжал он. — В этом-то и заключается причина того, что ни одна женщина не достигла и никогда не достигнет совершенства в этом деле. Женщины совершенно не способны сосредоточить, даже на некоторое время, внимание свое на одном предмете. Их мысли вечно обращаются на что-нибудь другое, выражаясь точнее, они обращаются или к обожателю, или к новой шляпке. Единственная преграда к тому, чтобы женщины на службе сравнялись с мужчинами, заключается не в недостатках современных постановлений, как полагают женщины, а в них самих. Нельзя придумать никаких постановлений, которые могли бы успешно состязаться с обожателем или новой шляпкой. Недавно по моим настояниям женщины были допущены на службу в наше почтовое отделение. Несколько дней спустя я взял на себя труд, и труд для меня немалый, спустился вниз и отправился сам в отделение, чтобы посмотреть, как там идут дела. Я взял с собою письмо с чрезвычайно длинным адресом. Женщина, которая должна регистрировать письма в книге, принялась списывать адрес с таким деловым видом, что приятно было смотреть. Наполовину не окончила она своего дела, как в комнату вошла маленькая девочка, сестра одной из служащих, пролезла под прилавок и заговорила со своей родственницей. Записывавшая женщина сейчас же прекратила свое дело, рука ее остановилась, глаза с выражением любопытства устремились на ребенка. «Здравствуйте, Люси, — сказала она, — как поживаете?» Потом она вспомнила о деле и принялась снова за квитанцию. Когда я взглянул на квитанцию, то оказалось, что в адресе пропущена целая строчка. И это благодаря Люси. Будь на ее месте мужчина, он и не заметил бы Люси, был бы слишком занят своим делом в ту минуту. Вот в чем заключается различие в умственных способностях женщин и мужчин, которое никакие постановления не в состоянии будут изменить до скончания мира. В чем же дело? Женщины несравненно выше мужчин нравственными своими чертами, которые составляют красу человеческого рода. Довольствуйтесь этим, мои заблуждающиеся сестры, довольствуйтесь этим!
Я нашла, что бесполезно будет спорить с ним, а потому промолчала. Он придвинулся к печке и полностью предался своему делу.
Я стала осматривать комнату. Та же страсть к ужасам обнаруживалась и здесь. На фотографиях, висевших на стене, были запечатлены разные виды сумасшествия. Гипсовые маски, расставленные на полке вдоль противоположной стены, были сняты со знаменитых убийц после смерти. Небольшой женский скелет висел в шкафу за стеклянной дверцей; на черепе была сделана циничная надпись: «Смотрите, вот основание красоты!» В соседнем шкафу, дверца которого была притворена, висело что-то похожее на рубашку из замши. Дотронувшись до нее и найдя ее гораздо мягче всякой замши, я вдруг увидела ярлычок, приколотый между складками; на нем были следующие кошмарные строки: «Кожа французского маркиза, дубленая в революцию 93-го года. Кто говорит, что дворянство ни на что не годно? Из него выходит прекрасная кожа».
После этого ужасного экземпляра в коллекции редкостей Декстера я не хотела более продолжать знакомство с комнатой и, возвратясь к своему креслу, стала ожидать трюфелей.
Вскоре голос поэта-живописца-композитора и повара позвал меня в альков.
Газ был погашен. Кастрюля и все прочие кухонные принадлежности исчезли. На мраморном столе стояло два прибора: две тарелки, две салфетки, два кусочка хлеба и перед ними блюдо, на котором лежали два маленьких черных шарика. Мизеримус Декстер с благосклонной улыбкой посмотрел на меня и положил один шарик на мою тарелку, другой — на свою.
— Приготовьтесь, мистрис Валерия, — возвестил он. — Это — эпоха в вашей жизни. Первый трюфель! Не дотрагивайтесь до него ножом, действуйте одной вилкой. И извините, пожалуйста, но это очень важно, кушайте медленно.
Я исполнила его наставления и выразила энтузиазм, который, по правде говоря, вовсе не чувствовала. Я думала про себя, что эта новая пища слишком приторна и пользуется незаслуженной славой. Декстер ел свой трюфель медленно, с наслаждением, запивая чудным бургундским и восхваляя свое поварское искусство. Я же горела нетерпением возобновить прерванный разговор и, побуждаемая этим чувством, вдруг задала хозяину дома самый рискованный вопрос:
— Мистер Декстер, не слыхали ли вы чего-нибудь о мистрис Бьюли в последнее время?
При этих словах выражение удовольствия и добродушия мгновенно исчезло с его лица и сменилось недоверием, которое я уже прежде замечала и которое теперь послышалось в его голосе.
— Вы знаете мистрис Бьюли? — спросил он.
— Я знаю ее, потому что читала о ней в отчете о процессе, — отвечала я.
Он не удовлетворился этим ответом.
— Вас заинтересовала мистрис Бьюли, иначе вы не стали бы спрашивать меня о ней, — сказал он. — Она интересует вас как друг или как враг?
Несмотря на всю мою отважность, я не решилась отвечать искренне на этот прямой вопрос. Его лицо довольно ясно говорило мне, чтобы я была осторожна, пока не поздно.
— Я одно могу сказать вам, — произнесла я, — что я должна вернуться к тяжелому для вас предмету, а именно — к процессу моего мужа.
— Продолжайте, — произнес он угрюмо и отрывисто, — я в вашем распоряжении, как мученик на костре. Разводите огонь, разводите сильнее.
