Ехать с ним завтра в Средиземное море. Оставаться с ним наедине в продолжение нескольких недель в тесной каюте со страшной тайной, которая с каждым днем более и более будет отдалять нас друг от друга. Я содрогнулась при этой мысли.
— Завтра слишком скоро, — сказала я. — Дай мне немного времени приготовиться к путешествию.
— Сколько тебе угодно, — отвечал он с видимой неохотой. (По крайней мере, мне так показалось). — Пока ты отдыхаешь, я опять вернусь на яхту, там нужно кое-что устроить. Не надо ли тебе чего, Валерия?
— Ничего; благодарю, Юстас.
Он поспешно направился к пристани. Боялся ли он своих мыслей, оставаясь один дома? Общество капитана и матросов не казалось ли ему лучше одиночества?
Бесполезно было задавать себе эти вопросы. Что знала я о нем или о его мыслях? Я заперлась в своей комнате.
Глава V. ОТКРЫТИЕ ХОЗЯЙКИ ДОМА
Я села и старалась собраться с мыслями. Теперь или никогда надо было решить, к чему обязывает меня долг мой в отношении мужа и самой себя.
Но это усилие оказалось свыше моих сил. Измученная душой и телом, я была совершенно не способна к правильному размышлению. Я смутно сознавала, что если я не выясню истинного положения дел, то мне никогда впоследствии не разогнать мрака, покрывавшего мою так счастливо начатую семейную жизнь. Мы могли жить вместе для сохранения приличий, но забыть случившееся или удовлетвориться моим положением было для меня невозможно. Мое спокойствие как женщины и, может быть, самые дорогие интересы как жены вполне зависели от объяснения таинственного поведения моей свекрови и открытия подлинного смысла, скрывавшегося в диких словах раскаяния и самобичевания, сказанных мужем по дороге.
Мои мысли остановились на осознании настоящего моего положения и не шли далее. Когда я спрашивала себя, что должна я делать, безнадежное смущение и безумное сомнение овладевали моей душой, и я становилась самой жалкой, самой беспомощной женщиной на свете. Я отказалась от борьбы. В тупом, бессмысленном отчаянии бросилась я на постель и от изнеможения скоро впала в тяжелый сон. Меня пробудил стук в дверь.
Неужели это мой муж! При этой мысли я быстро вскочила. Не предстоит ли моему терпению и мужеству подвергнуться новому испытанию? Нервно, с досадой я спросила, кто там.
Голос хозяйки отвечал мне:
— Я хотела бы поговорить с вами.
Я отворила дверь. Не могу не признаться, что, хотя я нежно любила своего мужа, хотя покинула для него родных и друзей, для меня в эту минуту было большим облегчением узнать, что он еще не вернулся.
Хозяйка, войдя в комнату, взяла стул и, не ожидая приглашения, села подле меня. Она не довольствовалась более равенством со мной, но, поднявшись на высшую ступень общественной лестницы, приняла со мною покровительственный тон и смотрела на меня с жалостью, как на предмет, достойный сожаления.
— Я только что пришла из Бродстерса, — начала она. — Надеюсь, вы отдадите мне справедливость и поверите, что я искренне сожалею о случившемся.
Я кивнула головой и не сказала ни слова.
— Я сама женщина благородная, — продолжала хозяйка. — Несчастные обстоятельства заставили меня сделаться квартирной хозяйкой, но я тем не менее осталась той же благородной женщиной и чувствую к вам большую симпатию. Я даже пойду далее: скажу вам, что я вас не осуждаю. Нет, нет! Я заметила, что вы были удивлены и поражены поведением вашей свекрови, а это значит много, очень много. Но я должна исполнить свою обязанность. Это неприятно, но это мой долг. Я женщина одинокая не потому, что я не имела случая изменить свое положение, прошу это заметить, а по собственному моему желанию. В моем положении я могу принимать в свой дом только почтенных жильцов. У моих жильцов не должно быть тайн. Тайна — как бы это сказать, чтобы не оскорбить вас, — налагает на человека пятно. Прекрасно! Теперь я обращаюсь к вашему здравому смыслу и спрашиваю вас, может ли женщина в моем положении подвергнуть себя такому риску? Я говорю это в братском и христианском духе. Вы сами как леди (и позволю себе сказать, как леди жестоко обиженная) легко поймете…
Я не могла больше выносить и прервала ее:
— Я понимаю, вам угодно, чтобы мы оставили вашу квартиру. Когда желаете вы, чтобы мы съехали?
Хозяйка подняла свою длинную, красную, грубую руку, как бы выражая тем грустный, родственный протест.
— Нет, — сказала она, — не принимайте со мной этого тона, не смотрите на меня так! Совершенно естественно, что вы встревожены, рассержены. Но все же вы должны себя сдерживать. Я обращалась к вашему здравому смыслу, не лучше ли вам отнестись ко мне как к другу. Вы не знаете, какую жертву, какую тяжелую жертву принесла я ради вас.
— Вы! — воскликнула я. — Какую жертву?
— Какую жертву! — повторила она. — Я унизила свое достоинство. Я лишилась своего собственного уважения.
Она на минуту замолчала и потом, вдруг схватив меня за руку, с неистовым порывом воскликнула:
— О, моя бедняжка! Я узнала кое-что. Негодяй обманул вас. Вы столько же замужем, сколько я.
Я вырвала у нее свою руку и с гневом вскочила со стула.
— Вы с ума сошли? — спросила я.
Она подняла глаза к потолку с видом мученицы.
— Да, — сказала она. — Полагаю, что я сошла с ума, потому что хотела оказать услугу неблагодарной, не умеющей оценить христианского самопожертвования. Хорошо! Впредь я ничего подобного не сделаю, клянусь небом!
— Что же вы сделали? — поинтересовалась я.
— Последовала за вашей свекровью, — закричала хозяйка, вдруг из мученицы превращаясь в ведьму. — Мне стыдно вспомнить об этом. Я проследила до самых дверей ее дома.
До сих пор меня поддерживала гордость, но тут она мне изменила. Я снова опустилась в кресло, ожидая с ужасом продолжения ее речи.
— Я с особенным выражением взглянула на вас, оставив вас на берегу, — продолжала хозяйка, горячась все более и более. — Благодарная женщина поняла бы этот взгляд. Но это ничего, я никогда больше этого не сделаю. Я догнала вашу свекровь в расселине между скалами. Я последовала за нею — теперь я вполне сознаю, как я унизила себя, — до самой станции Бродстерса. Она отправилась с поездом в Рамсгит, я также. Она направилась к своей квартире, я — за нею. О, какой стыд! К счастью, хозяин дома, которого я считала своим приятелем, а теперь же не знаю, что и думать о нем, оказался дома. У нас нет друг от друга секретов, когда дело идет о наших жилищах. Теперь я могу сообщить вам, сударыня, настоящую фамилию вашей свекрови. Она ничего не знает о мистрис Вудвиль по очень простой причине: ее зовут не Вудвиль, а Маколан. Следовательно, и фамилия вашего мужа — Маколан. Она вдова генерала Маколана, а ваш муж вам не муж. Вы не девушка, не жена и не вдова. Вы хуже, чем ничего, сударыня, а потому должны оставить мой дом.
Я остановила ее, когда она отворяла дверь. Она нарушила мое хладнокровие. Сомневаться в законности моего брака? Это уж слишком, этого я не могла вынести.
