— Каладин, — сказала Сил, изучая аптекаря. — Он нервничает. Я думаю, он врет!
— Знаю, — ответил Каладин.
— Что? — сказал аптекарь. — Если ты знал, что они бесполезны, почему потратил на них так много сил? — Он потянулся за бутылкой.
Каладин поймал его руку.
— Знаешь, мы получали две и даже больше капель из каждого стебля.
Аптекарь помрачнел.
— В последний раз, — сказал Каладин, — ты мне сказал, что я буду счастлив, если выдавлю из стебля хотя бы одну каплю. И еще ты сказал, что именно поэтому сок черного василька так дорог. И ты ничего не сказал о том, что «дикие» растения слабее.
— Ну, я же не думал, что ты отправишься собирать их… — Он замолчал, когда Каладин посмотрел ему в глаза.
— А военные не знают, верно? — спросил Каладин. — Они понятия не имеют о том, насколько ценны эти растения, там, снаружи. Ты собираешь их, продаешь сок и срываешь куш, потому что армии нужно очень много антисептика.
Старик выругался и отдернул руку.
— Понятия не имею, о чем ты говоришь.
Каладин взял бутылку.
— А если я пойду в палатку хирургов и расскажу им, где я ее взял?
— Они заберут ее у тебя! — раздраженно крикнул аптекарь. — Не будь дураком, парень, у тебя на лбу метка раба. Они решат, что ты ее украл.
Каладин шевельнулся, собираясь уходить.
— Я дам тебе небесную марку, — сказал аптекарь. — Это половина того, что я возьму за нее с военных.
Каладин повернулся.
— Ты берешь с них две небесные марки за то, что собираешь два дня?
— Не только я. — Аптекарь хмуро посмотрел на Каладина. — Каждый аптекарь берет столько же. Мы все вместе договорились брать справедливую цену.
— Как такое может быть справедливой ценой?
— Мы должны жить здесь, в этой забытой Всемогущим стране! Нужны деньги, чтобы начать дело, поддерживать себя и еще нанимать охрану.
Он пошарил в мешочке и вытащил оттуда сферу, сиявшую ярким синим светом. Сапфировая сфера стоила в двадцать пять раз больше бриллиантовой. Каладин получал одну бриллиантовую марку в день, значит, небесная сфера — его зарплата за полмесяца. Конечно, обычный темноглазый солдат получал пять чистмарок в день, и для него это была зарплата за неделю.
Когда-то небесная сфера не казалась Каладину большими деньгами. Теперь это было состояние. И все-таки он колебался.
— Я должен разоблачить вас. Из-за вас люди умирают.
— Нет, не умирают, — возразил аптекарь. — У кронпринцев хватает денег, учитывая то, что они делают на плато. Мы продаем им бутылки с соком по первому требованию. Разоблачив нас, ты добьешься только того, что монстры вроде Садеаса еще туже набьют свои карманы!
Аптекарь обильно вспотел. Каладин угрожал полностью уничтожить его бизнес на Разрушенных Равнинах. Учитывая то, сколько денег он зарабатывал соком, это могло быть очень опасно. Людей убивали за меньшие тайны.
— Наполнить мои карманы или карманы светлорда? — сказал Каладин. — Боюсь, с такой логикой я не могу спорить. — Он поставил бутылку на прилавок. — Хорошо, по рукам, но добавь мне немного бинтов.
— Отлично, — сказал аптекарь, расслабившись. — Но держись подальше от моих тростников. Я вообще поражен, что ты неподалеку нашел столько. Моим рабочим добывать их все труднее и труднее.
У них же нет спрена воздуха, который указывает им место, подумал Каладин.
— Тогда почему ты хочешь обобрать меня? Я мог бы достать для тебя еще.
— Да, — сказал аптекарь, — но…
— Тебе дешевле сделать это самому, — договорил за него Каладин, наклонившись вперед. — Но смотри, так ты останешься чистым и незапятнанным. Я поставляю тебе сок, небесная марка за бутылку. Даже если светлоглазые узнают настоящую цену за сок, ты заявишь, что вообще ничего не знаешь, — какой-то мостовик продал тебе сок, и ты перепродал его армии, добавив необходимые издержки.
Вот это, похоже, подействовало.
— Да, похоже, мне лучше не задавать тебе лишних вопросов. Твой бизнес, молодой человек. Действительно твой бизнес… — Он зашаркал в заднюю комнату и вернулся с ящиком бинтов. Каладин взял и, не говоря ни слова, вышел из лавки на послеполуденное солнце.
— Неужели ты не беспокоишься? — спросила Сил, летя рядом с его головой. — Если Газ узнает, он может тебе навредить.
— И что еще они могут сделать мне? — спросил Каладин. — И очень сомневаюсь, что за такое вешают.
Она поглядела назад, став облачком со слабым намеком на женские формы.
— Я не могу решить, бесчестно это или нет.
— Это не бесчестно, это бизнес. — Он состроил гримасу. — Зерно лависа продают таким же способом. Фермеры выращивают его и за жалкие гроши продают купцам, которые везут в города и продают другим купцам, а те уже продают его горожанам, раза в четыре-пять дороже первоначальной цены.
— Почему тебя это так волнует? — спросила Сил, пока они огибали группу солдат, один из которых запустил косточкой палафрукта в голову Каладина. Солдаты зареготали.
Каладин потер висок.
— Я все еще чувствую странные сомнения, когда говорят о том, что за лечение надо брать деньги. Мой отец говорил, что надо лечить бесплатно.
— Значит, он очень благородный человек.
— И что это ему дало?
Конечно, кстати, Каладин ничем не лучше. В первые дни рабства он отдал бы все за возможность ходить вот так свободно, как сейчас. Армия охраняла периметр, но если он нашел возможность проскользнуть за его границы для сбора черных васильков, наверное, он найдет и возможность улизнуть.
А имея сапфировую марку, он перебьется первое время. Да, на лбу метка раба, но достаточно быстро, хотя и болезненно, поработать ножом, и она превратится в «боевой шрам». Он мог говорить и сражаться как солдат, так что этому могли поверить. Его могли принять за дезертира, но это можно пережить.
Таков был его план в последние месяцы рабства, но у него ни разу не получилось скрыться. Нужны были деньги, чтобы уехать достаточно далеко от того места, где его знали. Деньги, чтобы снять жилье в бедной части города, где никто не будет задавать вопросов, пока он будет залечивать свою рану.
Вдобавок всегда были другие. И он бежал, пытаясь вытащить с собой как можно больше рабов. И каждый раз попадался. Снова и снова.
— Каладин? — спросила Сил, сидевшая на плече. — Ты выглядишь очень серьезным. О чем ты думаешь?
— Спрашиваю себя, могу ли убежать из этого штормового лагеря и начать новую жизнь.
Сил какое-то время молчала.
— Жить здесь тяжело, — наконец сказала она. — Не знаю, сможет ли кто-нибудь обвинить тебя.
