— Философия? Что в ней хорошего?
Разве это не искусство — сказать так много слов, как только возможно?
— Философия — важная область знания, — резко сказала Джаснах. — Особенно если тебя вовлекают в придворную политику. Она рассматривает природу морали и особенно те ситуации, когда требуется принять трудное решение.
— Да, Ваша Светлость. Хотя не понимаю, почему философия более «прикладная», чем история.
— Историю, по определению, нельзя изведать на своем опыте. То, что происходит сейчас, — настоящее, царство философии.
— Вопрос определения.
— Да, — сказала Джаснах, — все слова имеют склонность быть тем, чем их определили.
— Согласна, — сказала Шаллан, наклоняясь назад и давая возможность Джаснах смыть мыло с волос.
Принцесса стала тереть кожу колючим мылом.
— Слишком вежливый ответ, Шаллан. Что случилось с твоим остроумием?
Шаллан посмотрела на скамью и драгоценный фабриал. Итак, она оказалась слишком слабой и не в состоянии сделать то, что необходимо.
— У него короткий перерыв, Ваша Светлость, — сказала она. — Мое остроумие ожидает решения своего дела от коллег, моей искренности и моего безрассудства.
Джаснах подняла бровь.
Шаллан, не вставая с полотенца, откинулась на пятки.
— Откуда вы знаете, что правильно, а что нет, Джаснах? Если вы не слушаете девотариев, как вы решаете?
— Это зависит от философии человека. Что самое важное для тебя?
— Не знаю. Вы можете сказать мне?
— Нет, — ответила Джаснах. — Если я дам тебе ответ, я буду ничем не лучше девотариев, предписывающих веру.
— Они не зло, Джаснах.
— За исключением того, что пытаются править миром.
Шаллан поджала губы. Война Потерь уничтожила Теократию, единое учение Ворин разбилось на девотарии. Неизбежный конец религии, пытающейся править. Девотарии учили морали, но никого не заставляли верить. Принуждение — дело светлоглазых.
— Вы сказали, что не можете дать мне ответ, — сказала Шаллан. — Но разве я не могу спросить совета у кого-нибудь мудрого? Кто многое понял? Для чего писать философские труды, приходить к заключениям, если не делиться ими с другими? Вы сами сказали мне, что знания бессмысленны, если мы не используем их для принятия решений.
Джаснах улыбнулась, смочила руки и стала смывать мыло.
Шаллан уловила в глазах принцессы победный свет. Эта женщина не собиралась защищать идеи, в которые верила; она хотела подтолкнуть девушку к раздумьям. Шаллан пришла в ярость. Как узнать, что на самом деле думает Джаснах, если она принимает конфликтующие точки зрения?
— Ты действуешь так, как будто существует только один ответ, — сказала Джаснах, жестом приказала Шаллан взять полотенце и выбралась из бассейна. — Вечный, Единственный и Совершенный.
Шаллан торопливо встала и взяла большое пушистое полотенце.
— Разве это не дело философии? Находить ответы? Искать правду, настоящее значение событий?
Джаснах вытерлась полотенцем и подняла бровь.
— Что? — спросила Шаллан, внезапно смутившись.
— Я считаю, что пришло время для занятий в поле, — сказала Джаснах. — Вне Паланиума.
— Сейчас? — удивилась Шаллан. — Уже поздно!
— Я же сказала тебе, что философия — прикладное искусство, — сказала Джаснах, завернулась в полотенце, наклонилась и вынула Преобразователь из мешочка. Она надела цепочку на пальцы и закрепила камни на задней стороне ладони. — Я докажу тебе. Помоги мне одеться.
* * *
Еще ребенком Шаллан наслаждалась теми вечерами, когда удавалось улизнуть в сад. Под покровом темноты он казался совершенно другим, и она представляла себе, что вместо камнепочек, сланцекорников и деревьев растут невиданные чужедальние растения. Царапанье крэмлингов, выбирающихся из трещин, превращалось в шаги загадочных людей из далеких стран — большеглазых торговцев из Синовара, охотников на большепанцирников из Кадрикса, моряков из Чистозера.
Но, идя по ночному Харбранту, ничего такого она себе не представляла. Вообразить себе загадочных странников в ночи — увлекательная игра, но здесь этих зловещих теней было видимо-невидимо, вполне себе настоящих. Ночью Харбрант становился не более интересным, а скорее более опасным.
Джаснах, не обращая внимания на рикш и носильщиков паланкинов, медленно шла вперед в своем великолепном фиолетово-золотом платье, Шаллан следом, в голубом шелковом. Джаснах не стала укладывать волосы после ванны, и они ниспадали ей на плечи, вольность на грани приличия.
Они шли по Ралинсе, главной улице Харбранта, которая, беря свое начало в Конклаве, извиваясь, спускалась к порту. Несмотря на позднее время, улица была переполнена народом. В толпе встречались мужчины с грубыми мрачными лицами, которые несли внутри себя ночь. В темноте каждый звук казался приглушенным вскриком. Зданий, построенных на крутом склоне холма, не прибавилось, но они тоже наполнились ночью и почернели, как камни, обожженные огнем. Пустые руины самих себя.
Колокольчики все еще звенели, нет, скорее вопили. Они делали ветер осязаемым, живым; каждый его порыв вызывал какофонию, и на Ралинсу обрушивалась целая лавина звуков. Шаллан обнаружила, что почти наклоняется, чтобы избежать его.
— Ваша Светлость, — сказала Шаллан, — может быть, лучше взять паланкин?
— Паланкин может помешать занятию.
— Я была бы рада выучить все днем, если вы не возражаете.
Джаснах остановилась и посмотрела в темную боковую улицу.
— Что ты думаешь об этом переулке, Шаллан?
— Что меня не тянет войти в него.
— И, тем не менее, это самая короткая дорога от Ралинсы в область театров.
— Мы туда идем?
— Мы не «идем», — ответила Джаснах, сворачивая в переулок. — Мы действуем, размышляем и учимся.
Шаллан с опаской пошла за ней. Ночь поглотила их; свет шел только из неплотно запертых дверей таверн и лавок. Джаснах надела на Преобразователь черную перчатку, спрятав свет камней.
Шаллан обнаружила, что не идет, а крадется. Ноги чувствовали каждую неровность под ногами, каждый булыжник, каждую выбоину. Она нервно посмотрела на группу рабочих, собравшихся у двери таверны. Темноглазые, конечно. Ночью разница казалась более очевидной.
— Ваша Светлость? — еле слышно спросила Шаллан.
— В юности мы хотим простых ответов, — сказала Джаснах. — Быть может, самый верный индикатор молодости человека — желание, чтобы все было как должно. Как было всегда.
Шаллан нахмурилась, через плечо глядя на людей у таверны.
— Чем старше мы становимся, — продолжала Джаснах, — тем больше спрашиваем. Мы начинаем спрашивать почему. И, тем не менее, мы по-прежнему хотим простых ответов. Мы предполагаем, что люди вокруг нас — взрослые, предводители — имеют эти ответы. И часто вполне удовлетворяемся тем, что они говорят.
