Каладин закричал и прыгнул вперед, но два офицера почетной гвардии уже стояли рядом. Один из них изо всех сил ударил его в живот. Каладин, застигнутый врасплох, только и успел, что выдохнуть.
Нет.
Сражаясь с болью, он повернулся к человеку. Глаза того широко открылись, когда кулак Каладина ударил его в живот, отбросив назад. Несколько человек тут же навалились на него. Безоружный, усталый после сражения, он и так еле стоял на ногах. Они стали бить его в спину и бока, и он повалился на пол. Все болело, но он мог видеть, как солдаты набросились на его людей.
Первым зарезали Риша. Каладин выдохнул и вытянул руку, пытаясь встать на колени.
Это не произойдет. Пожалуйста, нет!
Хэб и Алабет вытащили ножи, но быстро упали — один солдат пронзил живот Хэба, а двое других зарубили Алабета. Нож Алабета с глухим шумом ударился о пол, за ним его рука и, наконец, тело.
Кореб прожил дольше других, отскочив к стене и выставив вперед руки. Он не кричал. Похоже, все понял. По лицу Каладина текли слезы, но его крепко держали сзади и он ничем не мог помочь.
Кореб упал на колени, умоляя о пощаде. В ответ один из людей Амарама с такой силой ударил его по шее, что почти отрубил голову. Все это заняло несколько секунд.
— Ты ублюдок! — крикнул Каладин, задыхаясь от боли и пытаясь высвободиться. Бесполезно, его крепко держало четверо. Кровь мертвых копейщиков смочила доски пола.
Все мертвы. Все! Отец Штормов! Весь его взвод!
Амарам с мрачным выражением на лице шагнул вперед. И опустился на колено перед Каладином.
— Прошу прощения.
— Ублюдок! — крикнул Каладин, так громко, как только смог.
— Я не могу рисковать. Они бы рассказали то, что видели. Я сделал только то, что должен был сделать, солдат. То, что хорошо для армии. Они бы всем рассказали, что с Носителем Осколков разобрался твой взвод. А люди должны поверить, что его убил я.
— Так ты берешь Клинок Осколков себе?
— Я хороший мечник, — сказал Амарам, — и привык носить доспехи. Так что для Алеткара будет намного лучше, если Осколки достанутся мне.
— Ты мог бы попросить меня, шторм тебя побери!
— А что будет, когда новость разойдется по лагерю? — мрачно спросил Амарам. — Что Носителя Осколков убил ты, а Клинок у меня? Никто не поверит, что ты отдал мне его добровольно. Есть и еще кое-что, сынок. Ты бы все равно не дал бы мне сохранить его. — Амарам покачал головой. — Через день-два ты бы захотел богатства и славы; другие убедили бы тебя. И ты бы потребовал, чтобы я отдал его тебе. Я мучился несколько часов, но Рестарес прав — это необходимая жертва. Ради Алеткара.
— Тебе нет дела до Алеткара! Ты думаешь только о себе! Шторм тебя побери, я-то думал, что ты лучше остальных! — Слезы текли по подбородку Каладина.
Амарам виновато посмотрел на Каладина, как если бы знал, что тот сказал правду. Потом отвернулся, махнув штормстражу. Человек отвернулся от жаровни, держа в руках что-то, что он подогревал на углях. Маленькое железное тавро.
— И ты собираешься так поступить? Достойный светлорд, который так заботится о своих людях? Ложь? Все ложь?
— Это для моих людей, — сказал Амарам. Он взял Клинок Осколков и поднял его вверх. Драгоценный камень на эфесе полыхнул белым светом. — Тебе не понять тяжесть, которую я несу, копейщик. — Он уже не говорил спокойно и рассудительно. Скорее защищался. — Меня не волнует жизнь нескольких темноглазых копейщиков, если мое решение спасет тысячи.
Штормстраж подошел к Каладину и поднял раскаленное тавро на уровень лба. Глифы, если прочитать наоборот, шаш нан. Клеймо раба.
— Ты пришел ко мне на выручку, — сказал Амарам, хромая к двери и обходя тело Риша, — и спас мне жизнь. Поэтому я оставляю тебя в живых. Если пять человек расскажут одну и ту же историю, им поверят, но на слова одинокого раба никто не обратит внимания. А в лагере я скажу, что ты предал своих товарищей, даже не попытался остановить их. Ты бросился бежать и был схвачен моей почетной гвардией.
Амарам задержался у двери и положил тупой конец украденного Клинка на плечо. Вина еще не исчезла из его глаз, но лицо стало твердым, покрывая ее.
— Тебя уволят из армии и заклеймят клеймом раба. Но скажи мне спасибо, что вообще остался жив.
Он открыл дверь и вышел наружу.
Тавро вонзилось в лоб Каладина, выжигая на коже его судьбу. И наконец он завопил, яростно и бессильно.
Интерлюдия
Баксил. Геранид. Сет
И-7
Баксил
Баксил торопился по роскошным коридорам дворца, держа в руке увесистый мешок с инструментами. Внезапно сзади раздался топот ног, и он, подпрыгнув, обернулся. И не увидел ничего. Коридор был пуст — золотой ковер на полу, зеркала на стенах, сводчатый потолок украшен изысканной мозаикой.
— Почему ты опять остановился? — спросил Ав, шедший рядом. — Каждый раз ты так неожиданно подпрыгиваешь, что я едва не ударяю тебя.
— Ничего не могу поделать, — сказал Баксил. — Неужели мы должны заниматься этим ночью?
— Хозяйка знает, что делает, — ответил Ав. Как и Баксил, он был имули, с темными кожей и волосами. Он был выше ростом и намного уверенней в себе. Он ходил по залам так, как если бы их пригласили; за его спиной в ножнах меч висел с толстым лезвием.
Главный Кадасикс, взмолился Баксил. Я бы хотел, чтобы Ав никогда не доставал это оружие. Спасибо.
Хозяйка шла впереди, единственный, кроме них, живой человек в коридоре. Высокая и тонкая, как алети, она не была имули — и даже макабаки — хотя имела темную кожу и черные роскошные волосы. Но большие и круглые глаза, как у синов, заставляли Ав думать, что у нее смешанная кровь. Во всяком случае он так говорил, когда они осмеливались говорить о таком. У хозяйки был хороший слух. Удивительно хороший слух.
Она остановилась на следующем перекрестке. Баксил поймал себя на том, что опять смотрит через плечо. Ав толкнул его локтем, но это не помогло. Да, хозяйка утверждала, что дворцовые слуги заняты, подготавливая крыло для нового гостя, но они были в доме самого Ашо Мудрого. Одного из самых богатых и святых людей в Имули. У него сотни слуг. Почему бы одному из них вдруг не появиться в этом коридоре?
Двое мужчин подошли к хозяйке, стоявшей на перекрестке. Баксил заставил себя смотреть вперед, чтобы не оглядываться через плечо, но обнаружил, что уставился на хозяйку. Опасное занятие — глядеть на такую прекрасную женщину, чьи длинные черные волосы свисали до пояса. Она никогда не носила приличную женскую одежду — платье или юбку. Всегда штаны, блестящие и обтягивающие, и тонкий меч на поясе. Глаза бледно-фиолетовые, почти белые.
Она была прекрасной, опьяняющей и подавляющей. Невероятной.
