Да, подумал Каладин. Думай о тактике. Думай о битве. Не думай о Данни.
Он сбросил с себя Моаша и встал. Тело Данни было искалечено до неузнаваемости. Каладин сжал зубы, отвернулся и пошел обратно, не оглядываясь. Он пронесся мимо ждущих бригадников и остановился на краю пропасти, стиснув руку за спиной и широко расставив ноги. Это совершенно безопасно, пока он стоял далеко от моста. Паршенди бросили луки и отступили. На дальней левой стороне плато возвышался большой овальный камень — куколка.
Каладин хотел посмотреть. Это помогало ему думать как солдат, а думать как солдат помогало ему смириться со смертью тех, кто рядом с ним. Остальные бригадники неуверенно подошли к нему, встав по стойке «вольно, по-парадному». Подошел даже паршмен Шен, молча подражая остальным. Он участвовал в каждом забеге и никогда не жаловался. Он не отказывался идти против своих двоюродных братьев и не пытался сорвать атаку. Газ был разочарован, но Каладин не удивлялся. Паршмен всегда остается паршменом.
Не считая тех, кто по другую сторону расщелины. Каладин глядел на сражение, но никак не мог сосредоточиться на тактике. Смерть Данни слишком потрясла его. Парень был другом, одним из тех, кто первым поддержал его, одним из лучших мостовиков.
Каждая смерть приближала их к катастрофе. Потребуются недели, чтобы натренировать людей. Он потеряет половину бригады — возможно даже больше, — прежде чем они будут готовы сражаться. Не слишком хорошо.
Значит, ты должен найти способ исправить положение, подумал Каладин.
Он принял решение, нет места отчаянию. Отчаяние — роскошь.
Встряхнувшись, он отошел от пропасти. Мостовики посмотрели ему вслед удивленно. В последнее время Каладин смотрел все сражения от начала до конца. Даже солдаты Садеаса заметили это. Многие считали его мостовиком, слишком высоко задравшим нос. Некоторые, однако, начали уважать Четвертый Мост. Он знал, что слухи о нем пошли еще со времени того сверхшторма; новые добавлялись к старым.
Он повел Четвертый Мост через плато. И подчеркнуто не смотрел назад, на изломанное тело, лежащее на мосту. Данни, единственный из мостовиков, сохранил в себе намек на невинность. И сейчас он мертв, затоптан Садеасом, усеян стрелами с обеих сторон. Презираемый, забытый, брошенный.
И Каладин ничего не мог сделать для него. Поэтому он пошел туда, где, на голом камне, лежали бригадники Восьмого Моста, изнеможенные до предела. Каладин хорошо помнил, как он сам лежал так после первых пробегов. Сейчас он едва запыхался.
Как и обычно, другие бригады, отступая, бросили своих раненых. Один бедолага из Восьмого полз к своим, со стрелой в бедре. Каладин подошел к нему. У мостовика была темно-коричневая кожа, коричневые глаза и черные как смоль волосы, заплетенные в длинную косичку. Вокруг него ползали спрены боли. Он посмотрел на Каладина и бригадников Четвертого Моста, собравшихся вокруг него.
— Держись, — сказал ему Каладин, опускаясь на колени и осторожно переворачивая человека, чтобы получше осмотреть раненое бедро. — Тефт, нам нужен огонь. Собери сухое дерево. Камень, ты еще не потерял мою иглу и нитки? Мне они нужны. И где Лоупен с его водой?
Бригада молчала. Каладин оторвал взгляд от сбитого с толку раненого.
— Каладин, — сказал Камень. — Ты же знаешь, как остальные бригады относятся к нам.
— Мне все равно, — сказал Каладин.
— У нас совсем не осталось денег, — сказал Дрехи. — Даже объединив все наши заработки, мы с трудом покупаем бинты для наших людей.
— Мне все равно.
— Если мы будем лечить раненых из других бригад, — сказал Дрехи, качая белокурой головой, — кормить их, ухаживать за ними…
— Я найду способ, — сказал Каладин.
— Я… — начал Камень.
— Шторм побери! — сказал Каладин, вставая и обводя рукой плато. Повсюду лежали тела мертвых мостовиков. — Посмотрите на них! Кто позаботится о них? Не Садеас. И не их товарищи из бригады. Не сомневаюсь, что даже Герольдам нет до них дела. Я не могу стоять и смотреть, как рядом со мной умирают люди. Мы должны быть лучше остальных. Мы не можем вести себя как светлоглазые, делая вид, что ничего не замечаем. Этот человек — один из нас. Как Данни.
Светлоглазые говорят о чести. И болтают о своем благородстве. За всю свою жизнь я видел только одного человека чести. Хирурга, который помогал всем, даже тем, кто ненавидел его. Особенно тем, кто ненавидел его. И мы покажем Газу, Садеасу, Хашаль и всем другим идиотам, чему он научил меня. Пусть смотрят. А теперь за работу и хватит ныть!
Четвертый Мост пристыженно посмотрел на него и взорвался деятельностью. Тефт организовал поисковый отряд, послав некоторых мостовиков на поиски раненых, а других собирать дерево для костра. Лоупен и Даббид помчались за своей тележкой с водой.
Каладин опять опустился на колени, проверил раненую ногу и решил, что в данном случае прижигание не потребуется. Он сломал стрелу и протер рану слизью конической раковины, чтобы вызвать онемение. Потом вытащил дерево, вызвав стон боли раненого, и перевязал рану, используя свой личный набор бинтов.
— Придерживай повязку руками, — проинструктировал он раненого. — И не опирайся на ногу. Я еще осмотрю тебя перед тем, как мы вернемся в лагерь.
— Как… — сказал человек. Он говорил без малейшего акцента, хотя, судя по темной коже, был азианином. — Как я вернусь обратно, если я не могу идти?
— Мы понесем тебя, — сказал Каладин.
Человек потрясенно поглядел на него.
— Я… — Слезы полились из его глаз. — Спасибо.
Каладин коротко кивнул и повернулся к Камню и Моашу, принесшим еще одного раненого. Тефт уже развел костер; от него доносился едкий запах мокрых камнепочек. У нового раненого была большая рана на руке, и еще он получил сильный удар по голове. Каладин решил зашить ему руку.
— Парень, — сказал ему тихо Тефт, встав на колени и подав ему нитки. — Не считай, что я ною, идет? Но сколько людей мы действительно сможем унести?
— Троих мы уже носили, — сказал Каладин. — Клали на мост. Держу пари, мы сможем унести еще троих и одного на водяной тележке.
— А если у нас будет больше, чем семь?
— Если их перевязать правильно, некоторые смогут идти.
— А если нет?
— Шторм побери, Тефт, — сказал Каладин, начиная шить. — Тогда мы перенесем тех, кого сможем, а потом вернемся за остальными. И возьмем с собой Газа, если солдаты забеспокоятся, что мы убежим.
Тефт молчал, и Каладин приготовился столкнуться с недоверием. Вместо этого, однако, седой ветеран улыбнулся. У него действительно оказались маленькие водянистые глаза.
— Дыхание Келека. Все верно. Я никогда не думал…
Каладин нахмурился, поглядел на Тефта и поднял руку раненого вверх, чтобы прекратить кровотечение.
— Что ты хочешь сказать?
