— О, ничего. — Он хмуро посмотрел вокруг. — За работу, ребята. Мы нужны этим парням.
Каладин вернулся к шитью.
— Ты все еще носишь с собой полный мешочек сфер, как я советовал тебе? — спросил Тефт.
— Я боюсь оставить их в бараке. Но вскоре нам придется потратить их.
— Не вздумай совершить такую глупость, — сказал Тефт. — Эти сферы — твоя удача, понял? Никогда не расставайся с ними и всегда храни заряженными.
Каладин вздохнул.
— Мне кажется, с этой партией что-то не так. Они не держат Штормсвет. Они тускнеют через каждые несколько дней. Возможно, дело в Разрушенных Равнинах. И с другими бригадниками то же самое.
— Да, странно, — сказал Тефт, потирая подбородок. — Это был плохой забег. Три моста упали. Много убитых мостовиков. А мы не потеряли никого.
— Мы потеряли Данни.
— Но не в момент атаки. Ты всегда бежишь первым, и все стрелы минуют тебя. Странно, а?
Каладин опять взглянул на него и нахмурился.
— Что ты хочешь сказать, Тефт?
— Ничего. Продолжай шить! Сколько раз я должен говорить тебе?
Каладин поднял бровь, но вернулся к работе. В последнее время Тефт ведет себя очень странно. Что он хотел подчеркнуть? Да, со сферами и Штормсветом связано множество глупых суеверий, и многие верят в них.
Камень и его команда принесли еще трех раненых и сказали, что больше нет. Упавший мостовик чаще всего кончал как Данни, его затаптывали. По меньшей мере Четвертому Мосту не потребуется возвращаться обратно на плато.
Все трое были тяжело ранены стрелами, и Каладин, прекратив шить, занялся ими, оставив Шрама прижимать повязку к не до конца зашитой ране на руке. Тефт подогревал нож для прижигания. Новоприбывшие потеряли много крови. Одному, похоже, он уже ничем не сможет помочь.
Так много войны в мире, подумал он, работая.
Сон только подчеркнул то, о чем говорили вокруг. Каладин, выросший в далеком Хартстоуне, раньше даже не понимал, как повезло его родному городу.
Весь мир воюет, а я пытаюсь спасти нескольких жалких мостовиков. Что в этом хорошего?
И тем не менее он продолжал прижигать раны, шить, спасать жизни, как научил его отец. Он начал понимать смысл безысходности, которую видел в глазах отца в те темные ночи, когда Лирин в одиночестве тянул вино.
Ты пытаешься взять реванш за убитого Данни, сказал себе Каладин. Но даже если ты поможешь им, он не вернется к жизни.
Как Каладин и ожидал, он потерял одного, но спас четырех, а человек, получивший удар в голову, пришел в себя. Каладин устало сел, все руки были в крови. Он вымыл их водой из меха Лоупена и тут вспомнил про собственную рану.
И застыл. Ощупав кожу, он не нашел и следа раны. Но он же чувствовал кровь — она текла по щеке и подбородку. И он почувствовал, как стрела скользнула по щеке. Или нет?
Он встал, чувствуя холод в груди, и поднял руку ко лбу. Что произошло?
Кто-то подошел к нему. Моаш. На его свежевыбритом лице стал виден давно заросший шрам. Он изучал Каладина.
— О Данни…
— Ты был прав, удержав меня, — сказал Каладин. — Ты спас мне жизнь. Спасибо.
Моаш медленно кивнул. Он повернулся и посмотрел на четырех раненых людей; Лоупен и Даббид поили их водой и спрашивали имена.
— Я ошибался в отношении тебя, — внезапно сказал Моаш и протянул Каладину руку.
Каладин неуверенно пожал ее.
— Спасибо.
— Ты дурак и подстрекатель. Но честный. — Моаш хихикнул над самим собой. — Если ты все-таки убьешь нас, то ненамеренно. Не могу такого сказать ни об одном человеке, под началом которого служил. В любом случае давай готовить людей к обратной дороге.
Глава пятьдесят четвертая
Чушечушь
Бремя девяти стало моим. Почему я должен нести на себе их сумасшествие? Всемогущий, освободи меня.
Дата: Палахесис, 1173, неизвестное количество секунд до смерти. Объект: богатый светлоглазый. Пример получен из вторичного источника.
Холодный ночной воздух предвещал скорый приход зимы. Поверх рубашки и штанов Далинар надел длинный плотный мундир. Он застегивался на груди, вплоть до воротника, и от талии ниспадал вниз, доходя до щиколоток, как плащ. Раньше такие мундиры носили с такамой, хотя Далинар никогда не любил эту похожую на юбку одежду.
Такой мундир предназначался только для одной цели — те, кто шел следом, легко могли различить его. Его нельзя было перепутать с одеждой других светлоглазых, по меньшей мере тогда, когда каждый носил свои цвета.
Он перешел на королевский остров для праздников. Там, где раньше стояли жаровни, сейчас располагались стойки с новыми фабриалами, дающими тепло. Речка, текущая между островами, превратилась в медленный ручеек — лед в горах перестал таять.
На четырех — не королевских — островах народу было мало. Зато там, где имелась возможность доступа к Элокару и кронпринцам, народ собрался бы и в разгар сверхшторма. Далинар пошел по центральной дорожке, и Навани — сидевшая за женским столом, — заметила его. И отвернулась, безусловно вспомнив его жестокие слова во время их последней встречи.
Шута на его привычном месте не было, и все проходили, не получив свою порцию оскорблений. На самом деле его вообще не было видно.
Ничего удивительного, подумал Далинар.
Шут не любил быть предсказуемым; несколько предшествующих пиров он не сходил со своего пьедестала, сейчас выбрал другую тактику.
Девять остальных кронпринцев уже собрались. Сейчас они относились к Далинару холодно и неприязненно. Как если бы их обидело его предложение сражаться вместе. Более низкие светлоглазые охотно заключали союзы, но кронпринцы считали себя кем-то вроде королей. Любого другого они считали соперником и держали его на расстоянии вытянутой руки.
Далинар послал слугу за едой и уселся за столом. Он задержался в лагере, слушая рапорты от отрядов, которые отозвал, и пришел последним. Большинство уже наелось и развлекалось. Справа от него дочь офицера играла на флейте ясную и чистую мелодию группе зрителей. Слева три женщины установили мольберты и рисовали одного и того же человека. Женщины любили сражаться между собой, как мужчины на мечах, но редко использовали само слово «дуэль». У них всегда проходили «дружеские соревнования» или «игры талантов».
Появилась еда, дымящийся стагм — коричневый клубень, растущий в глубоких лужах, — присыпанный сверху вареным таллием. Зерно раздулось от воды, и все блюдо было пропитано острым коричневым соусом. Он вынул нож и отрезал диск с конца стагма. Счистив тем же ножом таллий, он взял растительный диск двумя пальцами и начал есть. Сегодня его приготовили горячим и острым — быть может из-за холода, — и он буквально таял во рту; пар от него затуманил воздух перед Далинаром.
