Одному Создателю ведомо, какими именно они были на самом деле, но почему-то совсем не верится, что все без исключения — хорошими. Что не совали нос в чужие дела или не пытались похитить чужие тайны, чтобы на этом заработать. Деньги-то после них находятся, пусть они и не из золота и серебра, а из какого-то непонятного металла. Если, конечно, эти пластинки со сложным узором, чем-то похожим на тот, что изображен на дверях, именно деньги.
— Госпожа Соланж, приступайте! — раздался голос Энжуриаса, и на тот раз его тон показался мне особенно холодным. Да и не выглядели сейчас его слова просьбой, скорее приказом.
Николь послушно подошла к вратам и приложила руку к левой створке. Предчувствие никогда не являлось сильной моей стороной, но на этот раз оно меня не подвело: едва девушка добавила вторую руку, как вздрогнула всем телом и начала медленно опускаться на пол. Я успел к ней первым, по пути отбросив в сторону попытавшегося заступить мне дорогу Руда.
Подхватив Николь уже самой земли, я с ужасом подумал, что держу уже бездыханное тело. Но нет, она посмотрела на меня и даже попыталась улыбнуться. Дверь, кстати, скрипнув чем-то внутри себя, чуть дрогнула, но ушла в стену так немного, что между створками не образовалось даже тоненькой щели.
— Как ты? — спросил я у Николь, убирая прядь волос, легшую ей поперек лица.
— Мне плохо, Люк, — со слабой улыбкой ответила она, пытаясь выскользнуть из моих рук.
Вижу, что плохо — даже у покойников лица не всегда бывают такими бледными.
Я помог девушке подняться на ноги, но теперь уже удерживал ее обеими руками — Николь так и норовила снова сползти на пол. В сжатом кулаке негромко хрустнуло, и я незаметно вложил в ладонь Николь небольшой круглый предмет. «Это точно должно тебе помочь почувствовать себя хорошо, но не для того, чтобы вновь попытаться открыть дверь».
— Господа, — обратился я сразу ко всем, поворачиваясь к ним боком и все еще удерживая Николь на руках. — Девушке очень плохо, и следующей попытки она уже не переживет.
Ни в глазах Энжуриаса, ни у Мелвина, ни у Эйленоры я не увидел никакого сочувствия, наоборот, какое-то нетерпение. Разве что у Рудга и тех двоих, его коллег по ремеслу, глаза были полны холодного равнодушия.
«Да уж, — в отчаянии подумал я, — ситуация дряннее не придумаешь. Но почему сама Николь ведет себя так? Я же своими глазами видел, как она в Сошоне справлялась с шестью здоровыми мужиками. По крайней мере, до того момента, когда мы с Лардом и Энди вошли в комнату. И пусть она утверждает, что сделать что-нибудь плохое она не может, но уж защитить себя… Почему она, как та марионетка из балагана, подчиняется любому слову Энжуриаса? Почему?»
Едва мне в голову пришла мысль о Энжуриасе, как тот сделал неуловимое движение подбородком, и я оказался отрезанным от Николь могучей грудью Рудга. Он встал спиной к остальным, ростом на голову выше и в полтора раза шире, поглядывая на меня с легким любопытством: мол, мне будет очень забавно, если ты попытаешься дернуться.
Девушку вновь подвели к вратам, но под руки никто ее уже не поддерживал, а на щечках самой Николь играл неяркий румянец.
«Подействовало, — решил я. — Теперь она должна почувствовать себя значительно лучше».
— Госпожа Соланж, — как будто несколькими мгновениями ранее ничего не произошло, все тем же ровным холодным тоном обратился к ней Энжуриас, — вы должны попробовать открыть дверь снова. Вы должны понимать, что сейчас, когда мы всего в двух шагах от цели, нас не остановит ничто. Возможно, вам повезет и вы останетесь живы. Если же нет… Что ж, в таком случае все мы будем вспоминать о вас с благодарностью. Итак?
Николь единственным шагом вплотную приблизилась к вратам, подняла руки и на миг застыла, ища своим взглядом мой.
И я сказал ей:
— Не бойся, Николь, сделай это!
Но поняла ли Николь то, что я попытался объяснить ей без слов — взглядом, мимикой, движениями пальцев?
Я шагнул назад. Теперь сразу за моей спиной оказалась дверь, в точности напомнившая ту, что открыл Энжуриас, после чего в расположенной за ней комнате чуть ли не все рассыпалось прахом. В тот миг я отчаянно наделся, что мне удастся открыть ее легко, как открыл другую дверь седобородый, потому что только в этом заключался наш единственный шанс. Еще одной попытки открыть врата Николь точно не переживет. И нужны ли мне все сокровища мира Древних, в том числе и этот их летучий корабль, без девушки, что стояла сейчас перед дверью и отсчитывала последние мгновения своей жизни? Нет.
Внимание всех собравшихся перед дверью было приковано к Николь, даже Рудг смотрел в ее сторону, и потому я смог незаметно приложить руку к ровному овальному пятну посередине двери, ведущей неизвестно куда. Приложить раз, другой, третий, выгибая мизинец так, что едва его не вывихнул его. Внутри себя я ругался так, что любой боцман, будь он морским или небесным, услышав меня, немедленно покинул бы корабль и занялся фермерством. Или встал зазывалой у входа в таверну, что более всего вероятно.
«Ну давай же, открывайся! — молил я дверь, как будто она могла меня услышать и послушаться. — Времени нет! Сейчас Энжуриас повторит приказ еще раз, Николь прикоснется к вратам, и тогда будет уже поздно!»
* * *
Дверь открылась внезапно, когда я, отчаявшись, вывернул другой рукой мизинец так, что едва не взвыл от боли.
— Беги! — крикнул я Николь, и она послушалась.
Когда мимо меня промелькнула ее хрупкая фигурка, я встал перед дверьми, прикрывая их спиной и держа в руке не нож, а фонарь. Тот самый фонарь, что являлся оплатой за переданное письмо. Сверкнуло так, что даже в плотно зажмуренных глазах резануло острой болью.
— Люк! — послышался сзади меня крик Николь, и я шагнул, не оборачиваясь, обо что-то запнулся и завалился на спину.
Закрываясь, дверь стукнула, но звук при этом раздался не такой, каким я уже привык его слышать. Где-то там, за дверью послышались голоса, много голосов, они сливались в общий шум, и среди него выделялся голос потерявшего свою обычную невозмутимость Энжуриаса.
«Интересно, сколько у нас есть времени? — лихорадочно соображал я, слушая, как на дверь сыплются удары. — Если они не смогли открыть ее сразу, значит, это не так-то просто сделать. И Николь ведет себя спокойно».
Чтобы убедиться, что она все еще рядом, я отвел руку в сторону, нащупал ладонью девичье бедро, испуганно отдернул руку и открыл глаза.
К своему удивлению я даже что-то смог рассмотреть, и в первую очередь — встревоженное лицо Николь. Надо же, в первый раз, когда я обнаружил, что фонарем можно не только светить, все закончилось для меня значительно хуже. Тогда у меня полдня в глазах яркие солнечные зайчики гонялись друг за другом. Представляю, что сейчас творится с глазами у наших друзей, ставших теперь врагами.
— Как ты? — мы с Николь умудрились задать этот короткий вопрос одновременно.
И оба умолкли, чтобы услышать ответ.
