— Бронечка, теперь шлепанцы будешь держать у себя и
сама приносить на сцену. Береженого Бог бережет.
— Но могут придумать что-то другое… — всхлипнула я.
— Ну вот что, хватит тут лить слезы. Приглашаю тебя
поужинать.
— Спасибо, Юрий Митрофанович, но совсем нет настроения…
— Дуреха ты! Кому-то захотелось, чтобы ты плакала, а ты
и рада реветь? В конце концов, ничего страшного не произошло. Поверь, бывают
истории куда хуже. Пошли-пошли.
Венька стоял у микроавтобуса. Когда все собрались, он
объявил:
— Господа, завтра у нас свободный день, сами понимаете,
пятница, шабад.
— И значит, следующий спектакль у нас только в
воскресенье? — спросил Демин.
— Нет, Сергей Николаевич, шабад заканчивается в субботу
вечером. Й у нас спектакль в субботу. В Бат-Яме. Это совсем близко.
В этот момент раздались громкие вопли:
— Юра! Юрочка!
И к Гордиенко кинулись четыре человека — трое мужчин и одна
невероятно толстая женщина. Он так обрадовался, что буквально ринулся им
навстречу. Они начали обниматься, целоваться и что-то восторженно выкрикивать.
Наконец Юрий Митрофанович что-то сказал им и решительно подошел ко мне:
— Бронечка, дорогая, прости, это мои школьные друзья. Я
не ожидал их увидеть всех вместе… Перенесем наш ужин на завтра, согласна?
— Ну конечно, Юрий Митрофанович, о чем речь.
Он улыбнулся и поцеловал мне руку:
— Выше носик!
По дороге Венька вдруг обнял меня и шепнул:
— Ты большая молодчина, я тобой горжусь!
— Ты о чем?
— О шлепанцах!
— Венька!
— Только не вздумай разреветься! Я предлагаю пойти
вдвоем поужинать. Ты как?
— Согласна.
Я заметила, что Андрей сегодня мрачнее тучи… С чего бы?
Лариса при нем, играл он сегодня прекрасно, я посмотрела… И вдруг меня как
будто что-то стукнуло — а ведь шлепанцы приклеила Лариса! Больше просто некому!
Хотя зачем? Я ведь ей не конкурентка. Неужто приревновала Андрея ко мне? Ну
если так, то я могу собой гордиться!
* * *
Когда мы с Венькой сделали заказ, он тихо сказал:
— Я тебя предупреждал: держись подальше от Андрюхи. Вот
и дождалась.
— Ты думаешь, это Лариса?
— Уверен! Больше вроде некому, народ солидный, и потом,
к тебе все прекрасно относятся. Мне даже Вовик сказал, что ты ему очень
понравилась. И Барышева тебя хвалила. А Оскар от тебя просто в восторге и все
намекает на какого-то таинственного поклонника.
— Мне тоже намекал.
— Ты не очень на меня злишься за то, что я тебя втравил
во все это, Буська?
— Нет, не очень.
— Но ты же и вправду талантливая баба. У тебя такой
чудный голос, и поешь ты здорово. Может, еще не поздно пойти по этой дорожке?
Записать для начала диск…
— А дальше что?
— Я попробую что-то с этим сделать. Но я горжусь не
только и не столько тобой, сколько собой.
— Ну еще бы!
— Нет, правда, я на свой страх и риск взял на гастроли
совершенно неопытную и никому не известную особу — и попал в десятку! Ты не
только не портишь обедню, ты даже в некотором роде придаешь свежести и
Гордиенко, и вообще всей труппе. А что касается пения, то Лариска, если хочешь
знать, тебе в подметки не годится. Да, у нее есть определенная выучка, школа,
так сказать, но нет и сотой доли твоего обаяния. Вот она и бесится.
— А я думала, она не из-за этого…
— Не из-за этого тоже… Хотя я, честно говоря, не
понимаю, почему они не расходятся. Она же лажает его на каждом шагу, не знаю,
как еще у него башка не отвалилась от тяжести рогов.
— Дуэт «Рожки да ножки»! — произнесла я вслух свою
давешнюю придумку.
Венька посмотрел на меня и чуть не упал со стула:
— Буська! Блеск! Сама придумала?
— А то кто же?
— Я тебя обожаю!
Мне показалось, что сейчас самый подходящий момент, и я
вытащила из сумки фотографию Венчика:
— Посмотри!
— Что это за чудо?
— Нравится?
— Красота! Кто такой?
— Это… Бенчик!
— Его мама хочет, чтобы его снимали в кино?
— Не думаю? А ты знаешь, чей он сын?
— Понятия не имею. Господи помилуй, неужто Андрюхин?
— При чем тут Андрюха? Это мой двоюродный племянник.
— Какой еще двоюродный племянник?
— Ну а кем же мне приходится твои сын'?
— Мой сын? У меня нет никакого сына, — испуганно
пробормотал Венька.
— Есть, как видишь. И он жутко похож на твои детские
фотографии.
— Что ты несешь? Откуда? Это такой дурацкий розыгрыш?
— Нет, — покачала я головой. — Ты отдыхал на
Кипре?
— Отдыхал… Давно… И что?
— А то, что ты там.., сделал одно неосторожное
движение.
— Какое движение, что ты лепишь?
— Неосторожное. По Жванецкому — Постой, постой… Ты
хочешь сказать… Но каким боком ты…
— Венька, выслушай меня спокойно.
— Это вранье… Парень, конечно, красавчик, но я тут ни
при чем!
— Послушай, ко мне пришла бабушка той девицы…
— Она уже тогда не была девицей. И вообще… Если хочешь
знать, она меня почти изнасиловала… Я от нее бегал…
— Но не убежал?
— Нет. Я ее пожалел.
— И бот результат.
Он выглядел совершенно несчастным.
— А ведь малый и вправду на меня похож… Так чего хотела
бабка? Черт, я даже не помню, как ту.., как ее звали. Хоть убей!
— Соня.
— Да-да, действительно… Кстати, ненавижу имя Соня. А
парня как звать?
— Бенчик.
— Вениамин?
— Бенином.
— Черт знает что, Бенцион! Беня Крик, а я, выходит, уже
Мендель Крик? — И вдруг он как-то странно хмыкнул.
— Ты чего?
— Понимаешь, у меня в Москве сейчас девушка… Ее Марусей
звать. Точь в точь Мендель Крик.
— Только без Нехамы и Левки. Хотя теперь я не поручусь,
что где-то не подрастает еще и Левка.
— Кошмар! Но это все хохмочки. Бабель, конечно,
гениальный писатель, но что я теперь должен делать? И почему бабка этой
окаянной Сони явилась к тебе? Что за дела? И чего от меня хотят?
