Появление на сцене бразильца, его внешность и поза равно встревожили и Кревеля и барона, и физиономии их вытянулись от неприятного удивления. То же выражение лица, те же предчувствия у обоих! Мимика, изобличавшая у обоих истинную страсть, была так забавна и до того схожа, что кое-кто из гостей улыбнулся, догадавшись, в чем тут дело. Кревель, все тот же неисправимый мещанин и лавочник, хотя он и был теперь парижским мэром, находился, на свою беду, в состоянии растерянности несколько дольше, чем его сподвижник, и неожиданно выдал себя барону Юло. Это было последней каплей, переполнившей чашу, и влюбленный старик решил объясниться с Валери.
«Сегодня же вечером, — сказал про себя и Кревель, разбирая карты, — надо покончить с этим...»
— У вас на руках червонная дама, — крикнул ему Марнеф, — а вы пасуете!
— Ах, виноват! — отвечал Кревель, спохватившись. «Второй барон, ну, это уж чересчур! — продолжал он рассуждать сам с собою. — Пусть Валери живет с бароном Юло, в этом моя месть, и я знаю, как от него отделаться... но этот кузен!.. Еще один барон совсем уж лишний! Я вовсе не хочу быть околпаченным и сегодня же узнаю, с какой стороны он ей родня!»
В этот вечер, волею случая, благосклонного только к красивым женщинам, Валери была прелестно одета. Ее белоснежная грудь блистала сквозь гипюровый корсаж, и рыжеватые тона его выгодно оттеняли матовый атлас прекрасных плеч истой парижанки, которая умеет (неведомо каким способом!) приобрести округлость форм и не утратить стройности. На ней было черное бархатное платье, казалось, готовое во всякую минуту спасть с плеч; головку ее украшали кружева и цветы; из пышных рукавов с кружевными оборками выступали полные маленькие ручки; она напоминала поданный на великолепном блюде соблазнительный плод, глядя на который слюнки текут.
— Валери, — сказал бразилец, наклонясь к уху молодой женщины, — я верен тебе по-прежнему. Дядя мой умер, и я стал вдвое богаче, чем был до отъезда. Я хочу жить и умереть в Париже, возле тебя и для тебя.
— Тише, Анри, прошу тебя!
— Э, полно! Я не прочь вышвырнуть всю эту компанию за окно! Два дня я разыскивал тебя и должен объясниться с тобой сегодня же вечером! Я останусь после всех, не правда ли?
Валери улыбнулась своему мнимому кузену и сказала:
— Помните, вы сын сестры моей матери, — тетушка вышла замуж за вашего отца во время португальской кампании Жюно
[62]
.
— Как! Я, Монтес де Монтеханос, правнук одного из завоевателей Бразилии, стану лгать?
— Тише, или мы никогда больше не увидимся...
— Но почему?
— Марнеф, как все умирающие, цепляется за жизнь: он воспылал страстью ко мне...
— Этот лакей?.. — презрительно сказал бразилец, успевший изучить Марнефа. — Да я ему заплачу...
— Какая необузданность!..
— Послушай, откуда взялась вся эта роскошь?.. — спросил бразилец, обратив наконец внимание на пышное убранство гостиной.
Валери расхохоталась.
— Что за дурной тон, Анри! — сказала она.
Тут только она заметила, что глаза двух ревнивцев устремлены на нее, и ей пришлось успокоить взглядом две тоскующие души. Кревель, игравший против барона и Коке, имел партнером Марнефа. Шансы на выигрыш у той и у другой стороны были одинаковы по причине рассеянности Кревеля и барона, допускавших ошибку за ошибкой. Влюбленные старцы, оба сразу и открыто признались в своей страсти, сведя на нет трехлетние усилия Валери держать в тайне их чувства. Но она не могла скрыть своей радости, увидев вновь того, кто был ее первой любовью и кому она была обязана первыми волнениями сердца. Права, которые дает таким счастливцам женщина, неотъемлемы до самой ее смерти.
В окружении этих трех полновластных любовников, из которых один опирался на наглость золота, другой на права признанного собственника, третий на молодость, силу, удачу и право первой любви, г-жа Марнеф сохраняла спокойствие и присутствие духа, подобно генералу Бонапарту, когда при осаде Мантуи он, под натиском двух вражеских армий, все же продолжал штурмовать крепость. Ревность, исказившая лицо Юло, придавала ему свирепый вид, какой бывал у генерала Монкорне перед кавалерийской атакой на русское каре. В качестве бесспорного красавца член Государственного совета и понятия не имел, что такое ревность, подобно тому как Мюрат не знал чувства страха. Гектор Юло всегда был уверен в победе. Свое поражение у Жозефы, первое в жизни, он приписывал ее алчности; он утешал себя, говоря, что побежден миллионом, а не каким-то недоноском, как он называл герцога д'Эрувиля. Отрава ревности, этого сумасшедшего чувства, в одно мгновение хлынула в его сердце. Юло поворачивался от карточного стола к камину движением, достойным Мирабо, и всякий раз, когда он, забывая о картах, бросал вызывающий взгляд на бразильца и Валери, завсегдатаи гостиной испытывали страх и любопытство, которые вызывает ярость, уже готовая вырваться наружу. Мнимый кузен поглядывал на члена Государственного совета, как на какую-нибудь диковинную китайскую вазу. Такое положение вещей не могло тянуться долго: дело клонилось к бурной развязке. Марнеф боялся барона Юло не меньше, чем Кревель опасался Марнефа, ибо помощник столоначальника отнюдь не собирался умереть в должности помощника. Умирающие цепляются за жизнь, как каторжники цепляются за надежду выйти на свободу, Марнеф желал быть столоначальником во что бы то ни стало. Всерьез испугавшись пантомимы, разыгранной Кревелем и членом Государственного совета, он встал, что-то сказал на ухо жене, и, к величайшему удивлению всего общества, Валери прошла в спальню вместе с бразильцем и мужем.
— Госпожа Марнеф говорила когда-нибудь с вами об этом кузене? — спросил Кревель барона Юло.
— Никогда! — отвечал барон, вставая. — На сегодняшний вечер довольно, — прибавил он. — Я проиграл два луидора. Получите!
Он бросил на стол два золотых и сел на диван, всем своим видом давая понять гостям, что им пора удалиться. Супруги Коке, посовещавшись между собою, покинули гостиную; Клод Виньон, в полном отчаянии, последовал их примеру. Вслед за ними потянулись и другие, менее догадливые гости, поняв наконец, что они тут лишние. Барон и Кревель, оставшись одни, не проронили ни единого слова. Юло в конце концов перестал замечать Кревеля и, подойдя на цыпочках к двери, хотел подслушать, что делается в спальне, но должен был отскочить, ибо г-н Марнеф отворил дверь и, показав свое ясное чело, выразил удивление, что в гостиной остались всего только две особы.
— А как же чай? — спросил он.
— А где Валери? — отвечал взбешенный барон.
— Жена? — переспросил Марнеф. — Она поднялась к вашей кузине. Она сейчас придет.
— Почему же она нас бросила ради какой-то дурацкой Козы?
— Но мадмуазель Лизабета вернулась от баронессы, вашей супруги, с легким желудочным недомоганием, — сказал Марнеф. — Матюрена прибегала попросить для нее чашку чая. Вот Валери и пошла посмотреть, что с вашей кузиной.
