— Где же все это? Куда все это уходит? — восклицал барон, хватаясь за голову.
— Ежели бы мы с тобой сговорились, как юнцы, которые в складчину содержат грошовую лоретку, — Валери дешевле бы нам обошлась...
— А ведь это мысль! — поддержал барон. — Но она бы все равно обманывала нас. Ну а что ты думаешь, толстяк, о бразильце?..
— Ах ты старый воробей! Да ведь ты прав! Нас надули, как каких-нибудь акционеров!.. — сказал Кревель. — Любая из этих женщин — компания на паях!
— Так она сама сказала тебе про свечу на окне?.. — спросил барон.
— Друг мой! — воскликнул Кревель, становясь в позу. — Мы с тобой околпачены! Валери просто... Она велела задержать тебя здесь... Теперь мне все ясно... У нее бразилец... Баста! Отказываюсь от нее! Все равно обманет. Держи ее за руки, она пустит в ход ноги. Ах ты дрянь этакая, потаскуха!
— Она ниже всякой проститутки, — сказал барон. — Жозефа и Женни Кадин, те хоть имели право нас обманывать, они откровенно торгуют своими прелестями!
— Но она-то... Ведь она разыгрывает скромницу, святую, — сказал Кревель. — Слушай, Юло, возвращайся-ка к своей жене, ведь у тебя неважно идут дела... Поговаривают о каких-то векселях, выданных тобою мелкому ростовщику, некоему Вовине, специальность которого ссужать деньги лореткам. Что касается меня, теперь я уж излечился от пристрастия к порядочным женщинам. А впрочем, на что нам, в наши-то годы, нужны эти мошенницы, которые, говоря откровенно, и не могут не обманывать нас? У тебя, барон, седые волосы, вставные зубы. Ну а я? Похож на Силена. Лучше я буду копить деньги. Деньги не обманут. Правда, казначейство доступно каждому, но только раз в полгода, зато оно дает мне проценты, а этой женщине нам самим приходится платить... Ради тебя, дорогой мой собрат Гюбетта
[65]
, старый мой сообщник, я еще могу мириться со своим положением — патологическим, нет, философическим. Но из-за какого-то бразильца, который, может быть, вывез из своей страны подозрительные колониальные товары...
— Женщина — существо необъяснимое, — изрек Юло.
— Вполне объяснимое, — возразил Кревель. — Мы стары, а бразилец молод и красив...
— Да, это верно! — сказал Юло. — Согласен, мы стареем. Но, друг мой, как отказаться от этих прелестных созданий, от удовольствия видеть, как они раздеваются, причесываются, лукаво улыбаются нам из-под руки, укладывая свои папильотки, строят милые гримаски, несут всякий вздор, упрекают нас в холодности, когда у тебя голова пухнет от забот, и все-таки развлекают нас?
— Да, черт возьми, это единственная радость в жизни!.. — воскликнул Кревель. — Ах, когда этакая очаровательная мордашка вам улыбнется да скажет: «Мой котик, знаешь ли ты, как ты мил! Ведь я совсем не такая, как другие женщины, которые увлекаются легкомысленными юнцами с козлиной бородкой, вертопрахами, курильщиками, грубыми, как лакеи! Они молоды и потому нахалы!.. Словом сказать, они приходят к вам, говорят: здравствуйте — и исчезают... Ты вот подозреваешь меня в кокетстве, а я предпочитаю этим молокососам людей солидных, так лет пятидесяти, — они надежнее. Уж они-то нам верны: они знают, что женщину легко потерять, и ценят нас... Вот почему я люблю тебя, мошенник ты этакий!..» И все эти, скажем, объяснения в любви сопровождаются такими милыми гримасками, шалостями и... ах! все это лживо, как посулы отцов города!..
— Ложь часто дороже истины, — сказал Юло, вспоминая прелестные сценки, которые комически воспроизвел Кревель, передразнивая Валери. — Ложь дается не легко, ведь приходится расшивать блестками ее театральные костюмы...
— Какие они ни есть лгуньи, а в конце концов мы у них своего добиваемся, — цинично сказал Кревель.
— Валери — настоящая фея! — воскликнул барон. — Она старика превращает в юношу...
— О да! — согласился Кревель. — Это какая-то змейка — так и ускользает из рук. Но какая же это прелестная змейка... беленькая, сладкая, как сахар!.. Забавна, как Арналь
[66]
, а уж до чего изобретательна! А-ах!..
— А как остроумна! — восклицал барон, уже позабыв о своей жене.
Оба собрата улеглись спать лучшими друзьями на свете, припоминая одно за другим совершенства Валери, ее голосок, ее кошачьи повадки, ее жесты, дурачества, остроты; ибо она была искусной артисткой в любви, подобно знаменитым тенорам, которые, чем больше поют, тем лучше исполняют свои арии. И оба задремали, убаюканные дьявольски соблазнительными воспоминаниями, от которых так и пышет адским огнем.
На другой день, в девять часов, Юло собрался идти в министерство, а у Кревеля оказались дела за городом. Они вышли вместе, и Кревель, протянув руку барону, сказал:
— Забудем нашу размолвку, не так ли? Ведь нам с вами больше нет дела до госпожи Марнеф.
— О, с этим покончено! — отвечал Юло, содрогаясь от ужаса.
В половине одиннадцатого Кревель со всех ног взбегал по лестнице к г-же Марнеф. Он застал эту подлую тварь, эту обворожительную волшебницу в очаровательном утреннем туалете за изысканным завтраком в обществе барона Анри Монтес де Монтеханос и Лизбеты. Хотя присутствие бразильца было для Кревеля тяжелым ударом, он попросил г-жу Марнеф уделить ему минутку для разговора наедине. Валери прошла с Кревелем в гостиную.
— Валери, ангел мой, — начал влюбленный Кревель, — господин Марнеф долго не проживет. Если ты будешь мне верна, мы с тобой поженимся. Подумай об этом. Я избавил тебя от Юло... Посуди сама, стоит ли какой-то бразилец парижского мэра, человека, который ради тебя может добиться высокого положения, у которого и теперь восемьдесят с лишним тысяч годового дохода.
— Подумаем, — отвечала она. — Я приду на улицу Дофина в два часа, и мы поговорим. Но будьте паинькой! И помните о передаточном акте... Надеюсь, вы не забыли вчерашнее свое обещание?
Она вернулась в столовую, куда последовал за нею и Кревель, воображавший, что он нашел средство стать единственным собственником Валери, но тут он встретился с бароном Юло, который успел во время вышеописанного короткого разговора явиться с теми же намерениями. Член Государственного совета попросил, как и Кревель, уделить ему несколько минут. Г-жа Марнеф поднялась и, опять направляясь в гостиную, улыбнулась бразильцу, как бы говоря: «Они просто с ума сошли! Разве они не видят тебя?»
— Валери! — сказал член Государственного совета, — дитя мое, этот кузен похож на американского дядюшку...
— О, довольно! — перебила его Валери. — Марнеф никогда не был, не будет и не может быть моим мужем. Первый и единственный человек, которого я любила, вернулся, совершенно неожиданно... Разве я виновата в этом? Но поглядите хорошенько на Анри и поглядите на себя в зеркало. А затем спросите себя, может ли женщина, в особенности женщина любящая, колебаться в выборе? Дорогой мой, я не какая-нибудь содержанка. С нынешнего дня я не хочу больше изображать библейскую Сусанну между двух старцев. Если вы и Кревель дорожите мной, будьте нашими друзьями. Но между нами все кончено, потому что мне двадцать шесть лет, и отныне я хочу быть святой, безупречной, достойной женщиной... как ваша супруга.
